Живущий в ночи

Даже в тумане я различил на его лице то самое выражение, которое и боялся увидеть: ненависть, иррациональная, но отчетливо читаемая ярость, которые делают иных людей опаснее любого зверя Никогда раньше я не замечал в Стивенсоне ничего подобного, и, если бы внезапно он сообщил, что на самом деле является не шефом полиции, а инопланетянином, принявшим его форму, я бы ему с готовностью поверил.

Махнув стволом пистолета, Стивенсон велел Орсону:

– Забирайся в машину, приятель.

– Да ничего, пусть здесь постоит, – сказал я.

– Влезай, – повторил он, обращаясь к собаке.

Орсон подозрительно покосился на распахнутую дверцу и недоверчиво заскулил.

– Он подождет здесь. Он некогда не убегает, – заверил я полицейского.

– Я хочу, чтобы он залез в машину, – ледяным голосом произнес Стивенсон. – В нашем городе действует закон, в соответствии с которым собак можно выводить на улицу только на поводке. Мы никогда не навязывали это правило тебе, Сноу. Отворачивались в сторону, делая вид, что не замечаем. Из-за того. Потому что собака может ходить без поводка, если принадлежит инвалиду.

Я был не в претензии за слово «инвалид». На самом деле мне было гораздо интереснее, что стоит за тремя Другими словами. Потому что я был уверен: после слов «из-за того» он на самом деле собирался сказать «кем была твоя мать».

– Но теперь, – продолжал он, – я не собираюсь равнодушно смотреть на то, как эта проклятая тварь шляется где попало, гадит на тротуары и выпендривается перед другими кобелями тем, что она без поводка.

Я промолчал, хоть и заметил противоречие в словах Стивенсона: с одной стороны, он сказал, что собака, принадлежащая «инвалиду», может выходить без поводка, с другой – обвинил Орсона в том, что тот «выпендривается». Пока полицейский находится в таком враждебном расположении духа, спорить с ним бесполезно.

– Если он меня не слушается, то заставь его залезть в машину ты, – велел мне Стивенсон.

Я поколебался, раздумывая над тем, как бы уклониться от зловещего «гостеприимства». С каждой секундой атмосфера становилась все более напряженной.

Честно говоря, в те минуты, когда мы с Орсоном пробирались по туманному мысу, а за нами гнался отряд воинственных обезьян, я чувствовал себя гораздо спокойнее, нежели сейчас.

– Загони свою чертову собаку в машину! Быстро! – приказал Стивенсон. Голос его был до такой степени полон яда, что он, казалось, мог убивать улиток на расстоянии, даже не наступая на них.

Я был совершенно беспомощен перед этим человеком с пистолетом в руке. Единственным, хотя и слабым утешением для меня являлось сознание того, что я тоже вооружен, а Стивенсон об этом не знает. Пока же мне не оставалось ничего другого, как повиноваться.

– Полезай в машину, мальчик, – сказал я Орсону, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучал страх и чтобы мое отчаянно колотящееся сердце не заставило его задрожать.

Собака неохотно повиновалась.

Льюис Стивенсон захлопнул заднюю дверь и открыл переднюю.

– Теперь ты, Сноу.

Я забрался на пассажирское сиденье, а Стивенсон обошел черно-белую машину, распахнул водительскую дверь и сел за руль. Захлопнув дверцу, он велел мне сделать то же самое, чего я до последнего момента надеялся избежать.

Обычно, оказываясь в замкнутом пространстве, я не страдаю клаустрофобией, но эта машина казалась мне теснее, чем любой гроб. Туман, липший к стеклам, душил меня, как сон, в котором видишь, что тебя похоронили заживо.

Здесь, внутри машины, было еще более сыро и холодно, чем снаружи, и Стивенсон запустил двигатель машины, чтобы можно было включить обогреватель.

Зашипела полицейская рация, и диспетчер трескучим от электрических разрядов голосом проквакал что-то, как жаба в ночи. Стивенсон щелкнул тумблером, и рация умолкла.

Орсон стоял посередине заднего сиденья, опершись передними лапами о стальную решетку, разделявшую машину на две части. За этой решеткой обычно перевозили арестованных. Пес с тревогой смотрел на нас.

Шериф ткнул стволом пистолета в какой-то переключатель на приборной доске, и кнопки, запирающие задние двери, опустились с громким щелканьем, напомнившим мне звук сработавшей гильотины.

Я надеялся, что, оказавшись в машине, Стивенсон спрячет пистолет в кобуру, но он продолжал сжимать его в руке, положив оружие на колено и направив ствол в сторону руля. Правда, в смутном зеленоватом свете приборов мне показалось, что теперь его указательный палец лежит уже не на самом спусковом крючке, а на предохранительной скобе, но легче мне от этого не стало.

В течение нескольких секунд он сидел, опустив голову и закрыв глаза, то ли молясь, то ли собираясь с мыслями.

Туман оседал на ветвях индийского лавра, и с его заостренных листьев на крышу и капот машины с неравномерными интервалами то и дело падали увесистые капли.

Не торопясь, с показным равнодушием я сунул обе руки в карманы куртки. Моя правая ладонь сомкнулась вокруг рукоятки «глока».