Живущий в ночи

В правой руке шеф Стивенсон держал внушительного вида пистолет. Оружие не было направлено на меня, но ладонь полицейского крепко сжимала его рукоятку. Ствол пистолета смотрел на Орсона, который стоял в двух шагах впереди меня, освещенный светом ламп, в то время как я оставался в тени.

– Хочешь узнать, в каком я настроении? – осведомился Стивенсон, остановившись не дальше чем в трех метрах от нас.

– Наверное, не в очень хорошем, – осмелился предположить я.

– Я в таком настроении, что никому не посоветую водить меня за нос.

Голос шерифа звучал не так, как обычно. Тембр и акцент остались прежними, но если раньше в нем доминировала властность, то теперь ее сменила незнакомая жестокая нотка. Обычно его речь текла неторопливым потоком, в котором собеседник словно купался, ей был присущ теплый и успокаивающий тон, а сейчас она была быстрой и сумбурной, холодной и колкой.

– Не очень-то хорошо я себя чувствую, – сказал он. – Точнее, совсем нехорошо. Как кусок дерьма.

И поэтому не потерплю, если кто-то заставит меня чувствовать себя еще хуже. Ты понял?

Хотя из сказанного им я не понял почти ничего, я утвердительно кивнул и проговорил:

– Да, сэр, я вас понял.

Орсон стоял неподвижно, словно каменное изваяние, не отрывая глаз от ствола направленного на него пистолета.

Мне лучше, чем кому-либо другому, известно, что стоянка прогулочных судов в этот час – место совершенно безлюдное. Контора и заправочная станция пустеют уже в шесть вечера, и только на пяти судах, если не считать яхты Рузвельта Фроста, постоянно обитают их хозяева. Сейчас они наверняка спят и видят седьмой сон. Причалы так же молчаливы и пусты, как ряды гранитных надгробий на кладбище Святой Бернадетты.

Туман заглушал наши голоса. Никто не услышит нашего разговора и не поинтересуется, кто тут бродит в неурочный час.

Не сводя взгляда с Орсона, но обращаясь ко мне, Стивенсон проговорил:

– Не могу получить того, что мне нужно, потому что даже не знаю, что именно мне нужно. Ну не скотство ли?

Я почувствовал, что передо мной человек, который распадается на части и лишь огромными усилиями удерживает себя в руках. Его облик утратил все свое прежнее благородство, исчезла даже мужественность черт.

Они заострились и выражали злобу и нездоровое возбуждение.

– Тебе случается испытывать внутреннюю пустоту, Сноу? Чувствуешь ли ты хоть когда-нибудь внутри себя такую ужасающую пустоту, что, если не заполнить ее, ты умрешь, но не знаешь, где эта пустота и чем, во имя господа бога, ее нужно заполнить?

Теперь я не понимал вообще ничего из того, что говорил Стивенсон, но вряд ли он согласился бы растолковать мне смысл своих слов. Стараясь выглядеть серьезным, я как можно более дружелюбно ответил:

– Да, сэр, мне знакомо такое чувство.

Его брови и щеки были влажными, но не из-за тумана. Они блестели от липкого пота. Лицо полицейского было таким неестественно бледным, что мне казалось, будто хлопья сырости выходят прямо из его тела, клубясь, поднимаются от его холодной кожи, как если бы он сам порождал туман и был его повелителем.

– Хуже всего бывает по ночам, – признался он.

– Да, сэр.

– Это может случиться в любое время суток, но по ночам хуже всего. – Его лицо искривила гримаса, которая могла означать что угодно, в том числе и отвращение. – Что это за проклятая собака? – спросил он.

Его ладонь на рукоятке пистолета напряглась, и мне даже показалось, что палец шерифа лег на спусковой крючок.

Орсон оскалил зубы, но не пошевелился и не издал ни звука.

– Он – просто метис Лабрадора, – быстро ответил я. – Хороший пес, даже кошек не обижает.

Без всякой видимой причины Стивенсоном овладел гнев.

– Просто метис Лабрадора? – со злобной издевкой переспросил полицейский. – Черта с два! «Просто» теперь ничего не бывает. По крайней мере здесь. И сейчас. И никогда больше не будет.

В голову мне пришла мысль сунуть руку в тот карман, где находился «глок». Велосипед я держал за руль левой рукой, правая была свободна, а пистолет лежал как раз справа.

Однако, несмотря на кажущуюся рассеянность, Стивенсон все еще оставался полицейским и на любое угрожающее движение с моей стороны ответил бы со смертоносной реакцией истинного профессионала.

Я не очень-то поверил в утверждение Рузвельта о том, что эти люди меня почитают. Даже если я позволю велосипеду упасть, чтобы отвлечь внимание Стивенсона, он все равно сумеет изрешетить меня раньше, чем я успею вытащить «глок» из кармана.

Кроме того, я не собирался использовать оружие против шерифа, если только тот не оставит мне выбора.

Пристрели я шефа полиции, это означало бы конец моей жизни, светопреставление.

Внезапно Стивенсон поднял голову и, оторвав взгляд от Орсона, посмотрел куда-то в сторону. Он сделал глубокий вдох, потом еще несколько – быстро, словно гончая, которая старается уловить в воздухе запах дичи.

– Что это такое? – спросил он.

Видимо, нюх у него был гораздо острее, чем у меня, поскольку я только что почувствовал легкий намек на зловоние, который донес до нас ветерок со стороны главного причала, – тот самый запах от гниющей под пирсом морской твари.