Живущий в ночи

Если бы я стал дожидаться, покуда к отцу Тому вернется здравый смысл, я бы точно погиб – решительно и безвозвратно. Впрочем, если у преподобного и сохранилась хотя бы крупица здравого смысла, он наверняка не захватил ее с собой на чердак, а схоронил в стоявшей в церкви раке вместе с мощами какого-нибудь святого.

Он снова замахнулся битой, и я посмотрел ему в глаза, ожидая увидеть в них животный огонь, какой уже видел в глазах Льюиса Стивенсона. Если бы я увидел его, то смог бы ответить насилием на насилие. Это бы означало, что я убиваю не священника или даже обычного человека, а нечто, стоящее одной ногой в Сумеречной Зоне. Но я так и не увидел в его взгляде этого звериного мерцания. Если отец Том и был заражен той же страшной болезнью, что и шеф полиции Стивенсон, у него она, очевидно, не зашла так далеко.

Пятясь задом и не сводя глаз с бейсбольной биты, я зацепился ногой за электрический шнур от лампы и, доказывая, что я являюсь вполне подходящей жертвой для толстого пожилого священника, навзничь упал назад, отстучав затылком о фанерный пол барабанный сигнал тревоги.

Лампа тоже свалилась. По счастливой случайности она не ударила меня по голове, а ее яркий свет миновал мои чувствительные глаза.

Я стал трясти ногой, чтобы избавиться от электропровода, и пополз назад, елозя на ягодицах, а отец Том устремился за мной, занеся над головой бейсбольную биту и выкрикнув местоимение, звучавшее в его устах как смертный приговор:

– Ты!

Священник промахнулся всего на пару сантиметров, и бита тяжелой кувалдой врезалась в пол рядом с моими ногами.

– Ты! – так же истерично выкрикнул я, продолжая отползать назад.

«Интересно, – подумал я, – где все люди, которые меня почитают?» Сейчас я не стал бы возражать против знаков внимания. Но ни Стивенсон, ни святой отец Том Элиот явно не являлись членами общества поклонников Кристофера Сноу.

С преподобного градом струился пот, он задыхался, но был, видимо, полон решимости доказать свою выносливость. Сгорбившись, опустив плечи, он приближался ко мне пугающей походкой тролля, вышедшего на рабочую смену из-под моста, к которому обычно приписан. Эта ссутуленная поза позволила ему поднять биту высоко над головой, не задевая при этом за потолочные балки. Держа свое орудие наготове, он явно нацелился на мой череп, собираясь повторить один из коронных ударов легенды американского бейсбола Бэйба Рута, да так, чтобы у меня брызнули мозги из ушей.

Светятся у него глаза или не светятся, но я должен был утихомирить разбушевавшегося коротышку как можно скорее. Я не мог ползти назад так же быстро, как он приближался ко мне своей походочкой тролля, и, находясь близко к истерике – да что там, в самой настоящей истерике! – я отдавал себе отчет в том, что даже самый отчаянный игрок из Лас-Вегаса не поставит сейчас на меня ни цента. До смерти перепуганный, испытывая головокружение от абсурдности происходящего, я подумал, что наилучшим выходом из положения было бы отстрелить святому отцу яйца. Он наверняка дал обет безбрачия, так что они ему ни к чему.

Подобный выстрел потребовал бы выдающейся меткости, но, к счастью, мне не пришлось демонстрировать снайперские навыки. Я навел пистолет на его сгорбленную фигуру и напряг палец на спусковом крючке. Времени на то, чтобы включать лазерный прицел, не оставалось. Но прежде чем я успел выстрелить, нечто ужасное зарычало в проходе позади отца Тома, и огромный зверь темного цвета прыгнул ему на спину, заставив преподобного закричать, выронить биту и рухнуть лицом на пол.

Меня изумило, во-первых, то, что Другой не имел ни малейшего сходства с обезьяной, а во-вторых, то, что он напал на отца Тома – своего исцелителя и благодетеля, вместо того чтобы вцепиться в глотку мне.

Но, конечно же, огромный черный и рычащий зверь оказался не Другим. Это был Орсон.

Стоя на спине священника, пес вцепился зубами в воротник его тренировочного костюма и рычал так злобно, что я не на шутку испугался, как бы он на самом деле не перегрыз преподобному горло.

Поднявшись на ноги, я отозвал собаку, и она мгновенно повиновалась, не причинив поверженному воину ни малейшего ущерба. Кровожадность пса была чистой воды театральным эффектом.

Падре даже не пытался подняться с пола. Всклокоченные потные волосы свисали ему на лицо. Он тяжело дышал, всхлипывал и продолжал горько твердить:

– Ты… Ты…

Он наверняка знал достаточно много и был в состоянии ответить практически на все мои вопросы относительно того, что происходит в Форт-Уиверне и Мунлайт-Бей, но мне не хотелось с ним говорить. Я просто не мог.

Другой, судя по всему, по-прежнему находился где-то здесь, прячась в каком-нибудь темном углу чердака.

И хотя я не считал, что он представляет для нас с Орсоном опасность, тем более что в руке у меня был «глок», сейчас я его не видел и поэтому не мог не учитывать в нынешнем раскладе сил. Мне не хотелось преследовать его, но еще меньше хотелось, чтобы он охотился за мной в этом тесном пространстве.