Живущий в ночи

Для безжалостного убийцы я что-то чересчур пуглив. Возможно, все дело в той банке пепси-колы с кофеином, которую я выпил на бензоколонке, чтобы прополоскать рот после рвоты. В следующий раз, после того как я кого-нибудь убью и проблююсь, надо будет принять валиум и запить его диетической пепси. Иначе моя репутация холодного и беспощадного мясника окажется безнадежно подмоченной.

Успокоившись по поводу паука, я осознал, что теперь уже могу отчетливо разобрать каждое слово священника.

– …Больно, конечно, очень больно. Но я вырезал из тебя передатчик. Вырезал и раздавил каблуком, так что теперь они не смогут тебя выследить.

Я мысленно вернулся к тому моменту, когда увидел Джесси Пинна, рыскавшего по кладбищу. Тогда он держал в руках какой-то странный прибор, издававший электронный писк и мерцавший зеленым экраном, на который смотрел могильщик, то и дело нажимая на кнопки. Он наверняка отслеживал сигнал от вживленного в тело этого существа радиомаяка. Была ли это обезьяна? И в то же время не была?

– Надрез неглубокий, – продолжал пастор. – Передатчик находился прямо под кожей. Рану я дезинфицировал и зашил.

В своем дневнике отец Том упоминал о новом отряде, менее враждебном и злобном, нежели первый, а также о том, что посвятил себя освобождению его членов. Но я не имел ни малейшего представления о том, откуда появился этот новый отряд, столь отличный от первого, почему эти существа были отпущены на волю с трансплантированными в их тела радиомаяками и каким образом они – и первые, и вторые – вообще появились на свет. Было ясно одно: святой отец решил выступить в роли эдакого современного аболициониста, сражающегося за права обездоленных, а его дом стал для них узловой станцией на маршруте Уиверн – Свобода.

Я понял, что, когда Джесси Пинн измывался в подвале над отцом Томом, он полагал, что этот беглец уже прооперирован и приемник отслеживает сигнал от извлеченного из его тела передатчика. А беглец тем временем отсиживался здесь, на чердаке.

Таинственный визитер отца Тома тихонько, словно от боли, постанывал, а преподобный отвечал ему ласковой скороговоркой, какой обычно утешают детей.

Вспомнив, как покорно вел себя священник в стычке с могильщиком, я набрался смелости и преодолел последний метр. Я стоял спиной к коробкам, слегка согнув ноги в коленях, чтобы не задевать головой стропила. Для того чтобы увидеть пастора и неизвестное существо, мне требовалось лишь податься вправо, высунуть голову и посмотреть в проход, шедший вдоль южной стороны чердака, откуда лился свет и доносились голоса.

Я колебался, не желая выдавать свое присутствие, лишь потому, что на память мне пришли некоторые странные записи из дневника священника – пустопорожние, бессвязные, почти безумные пассажи и повторенная две сотни раз фраза «я верю в милосердие Христа». Возможно, он не всегда бывает так кроток, как в той стычке с Джесси Пинном.

Перебивая вонь слежавшегося картона, плесени и пыли, здесь царил уже другой запах – едкая смесь спирта, йода и дезинфицирующей жидкости.

Толстый паук в соседнем проходе пополз вверх по своей паутинке, удаляясь от лампы. Его гигантская тень на покатой крыше стала быстро уменьшаться, превратилась в маленькую точку, а потом и вовсе пропала.

Отец Том говорил своему пациенту:

– У меня есть антибиотики, капсулы с различными производными пенициллина, но, к сожалению, нет достаточно эффективного болеутоляющего. Как жаль! Но все равно этот мир находится на пороге страданий. Прольется море слез. А с тобой все будет в порядке. Ты поправишься. Обещаю тебе. Господь через меня позаботится о тебе.

Хотел бы я знать, был ли отец Том святым или злодеем, оставался ли он одним из немногих здравомыслящих людей в Мунлайт-Бей или вконец свихнулся. В моем распоряжении было недостаточно фактов, чтобы понять контекст, в котором происходили все эти события.

Я был уверен только в одном: если даже отец Том действовал рационально и правильно, проводки у него в голове все равно были перекручены до такой степени, что я не доверил бы ему держать младенца во время крещения.

– У меня есть кое-какая медицинская подготовка, – сказал священник своему пациенту, – потому что после окончания семинарии я три года провел миссионером в Уганде.

Мне показалось, что я слышу и второй голос – бормотание, напоминавшее одновременно низкое голубиное воркование и утробное урчание кошки. И в то же время это был совершенно особый звук.

– Я уверен, что у тебя все будет хорошо, – продолжал пастор. – Но ты должен пробыть здесь еще несколько дней. Я буду давать тебе антибиотики и следить за тем, как заживает твоя рана. Ты понимаешь меня? – С ноткой растерянности и отчаяния он переспросил: – Ты понимаешь вообще хоть что-нибудь из того, что я говорю?