Живущий в ночи

– Ну, тогда я лучше посижу на берегу.

– Я люблю твой голос, – сказал я.

– Гладкий, как вода в заливе.

Саша повесила трубку, я тоже.

Хотя Бобби мог слышать лишь половину разговора – то, что говорил я, – сверхъестественная интуиция не подвела его и на сей раз.

– Во что ты влезаешь? – спросил он.

– Да так, – сдержанно ответил я, – кое-какие делишки в духе Нэнси Дрю. Тебе это будет неинтересно.

* * *

Пока мы с Бобби и все еще до конца не успокоившимся Орсоном шли к выходу из дома, радио заиграло «Танец» Криса Айзека.

– Саша – необыкновенная женщина, – заявил Бобби.

– Второй такой нет, – согласился я.

– Но если ты подохнешь, ты не сможешь быть с ней. Она хоть и чудная, но не до такой степени.

– Намек понял.

– У тебя темные очки с собой?

– Ага. – Я похлопал себя по нагрудному карману.

– Намазался моим лосьоном?

– Да, мамуля.

– Дегенерат.

– Знаешь, – начал я, – я тут подумал…

– Давно пора.

– …Я начал работать над новой книгой.

– Неужели наконец соизволил оторвать свою ленивую задницу от дивана?

– Хочу написать книгу о дружбе.

– А я там буду?

– Как ни странно, да.

– Надеюсь, ты не назовешь меня моим настоящим именем?

– Я назвал тебя Игорем. Вот только… Я боюсь, читателю будет ясно далеко не все из того, что я собираюсь сказать. Ведь я и все мои друзья – мы живем совершенно особой жизнью.

Остановившись на верхней ступеньке крыльца, Бобби окинул меня своим коронным взглядом патентованного скептика и промолвил:

– А я-то думал, чтобы писать книги, нужны мозги.

– В законах про это ничего не говорится.

– Ясное дело. Но, по-моему, даже самое тупое бревно должно понимать, что у всех людей – разные, отличные от других, неповторимые жизни.

– Да? Может, ты скажешь, что и Мария Кортес живет «неповторимой» и какой-то особой жизнью?

Марии Кортес, младшей сестре Мануэля Рамиреса, было двадцать восемь лет – столько же, сколько и нам с Бобби. Она работала косметологом, а ее муж ремонтировал автомобили. У них было двое детей, одна кошка, маленький дом и большие долги.

– Она ведь живет не у себя на работе, делая кому-то прическу, и не дома, когда пылесосит ковер. Жизнь Марии протекает в том пространстве, которое находится у нее между ушей. В голове каждого человека заключен целый мир, и вполне возможно, что мир этот гораздо более причудлив, чем мы можем представить своими мелководными извилинами. Шесть миллиардов таких, как мы, ходят по этой планете. Шесть миллиардов маленьких миров на поверхности одного большого. Может статься, что какой-нибудь сапожник или повар в закусочной, на которого без зевоты не взглянешь, живет более необычной жизнью, чем ты. Шесть миллиардов историй, каждой из которых можно зачитываться без конца, историй, полных страданий и счастья, добра и зла, надежд и разочарований. На самом деле мы с тобой не такие уж особенные, братишка.

На несколько мгновений я утратил дар речи, а потом прикоснулся к его цветастой рубашке, на которой орали попугаи и качали ветвями пальмы.

– Я и не знал, что ты такой философ.

Он лишь передернул плечами.

– Подумаешь, перлы мудрости! Я почерпнул все это из бумажки предсказаний внутри печенья, которое подают к чаю в китайских ресторанах.

– Большое, наверное, было печенье.

– О-о-о, настоящая глыба!

Огромная стена пропитанного лунным светом тумана вздымалась в миле от берега – не ближе и не дальше, чем раньше. Ночной воздух оставался неподвижным, как в холодной покойницкой больницы Милосердия.

Мы спустились по ступенькам. Стрелять в нас никто не стал, не раздавались больше и безумные крики.

И все же они по-прежнему находились здесь – притаившись между дюнами и за обрывом, спускавшимся к морю. Я ощущал на себе их взгляды, как чувствуют злобную энергию неподвижной, изготовившейся к броску гремучей змеи.

Бобби оставил свое ружье в доме, но держался настороже и обшаривал взглядом ночной ландшафт. Внезапно в нем проснулся интерес к рассказанной мной истории.

– Ты хорошо помнишь то, что Анджела говорила тебе про обезьяну?

– Конечно.

– На что она была похожа?

– На обезьяну.

– На шимпанзе, орангутанга или какую-то другую?

Взяв велосипед за руль и развернув его, чтобы катить по песку, я ответил:

– Это была макака-резус. Разве я не сказал?

– Большая?

– По словам Анджелы, сантиметров шестьдесят и килограммов на двенадцать весом.

Не отрывая взгляда от темных дюн, он процедил:

– Я сам видел несколько таких.

Я настолько удивился, что снова прислонил велосипед к перилам крыльца и недоверчиво переспросил:

– Ты видел резусов? Здесь?

– Каких-то обезьян. Примерно такого же размера.

Обезьяны в Калифорнии не водятся. Единственная разновидность человекообразных, которая здесь встречается, это люди.

– Проснулся как-то ночью, посмотрел в окно, а оттуда на меня таращится макака. Вышел на улицу – уже нет.

– Когда это было?

– Ну, может, месяца три назад.

Орсон втиснулся между нами. Видимо, так ему было спокойнее.

– А после этого случая ты их еще видел?

– Раз шесть или семь. И всегда по ночам. Они очень скрытны, но в последнее время начали наглеть. Передвигаются отрядом.

– Отрядом?

– Волки передвигаются стаей, лошади – табуном. Когда речь идет об обезьянах, это называется отрядом.