Живые борются

— Так вот что, друзья! — сказал он, присаживаясь. — Мы на Экимчан не пойдем, нам туда не дойти, это мы понимаем. Помощи ждать не от кого. В штабе экспедиции знают, что мы заканчивали работу, и нас будут ждать числу к десятому-пятнадцатому сентября и раньше не догадаются, что с нами стряслась беда. Есть новый план, более надежный: южнее от нас, километрах в тридцати, за хребтом течет речка Селиткан. Пойдем к ней, сделаем плот и на нем доберемся по первого прииска. Река спокойная.

— Это совсем хорошо! Тридцать километров на четвереньках доползем! — обрадовался Борис.

— А сохатые будут? — спросил Абельдин.

— Непременно, иначе бы мы сюда не пошли. Тут их дом, — ответил Хорьков.

Стали собираться. Борис и Абельдин увязывали полог. К Виктору Тимофеевичу подошла Татьяна.

— Зачем вы обманываете и себя и нас? Ведь это безумие — сворачивать на юг! На что вы надеетесь?

— На удачу. Другого у нас ничего нет. Лучше в борьбе погибнуть, чем медленно истлеть у затухающего костра! Только Селиткан может спасти нас! До Экимчана слишком далеко.

Таня смотрела на него тревожно и грустно.

— Простите, Виктор Тимофеевич, простите, я пойду за вами, сколько хватит сил.

Солнце поднялось. О, если бы кто знал, чего стоили этим несчастным их первые шаги от стоянки! Тяжело ступая на больные ноги, согнувшись под увесистыми котомками, люди медленно пробирались по еще никем не потревоженной тайге. Впереди без конца и края стоял стеною могучий лес. Столетние лиственницы перемежались с белоствольными березами, росли прямо и вкось, валились друг на друга и так густо, точно неведомая сила сдвинула их на пути этих людей. Между деревьями кучами громоздился валежник, скопившийся за много лет. Недавно обломанные бурей сучья свисали с деревьев, переплетались с живыми ветвями, с порослью молодого леса, с буреломом, образуя непролазную чащу. Папоротник, кусты смородины и ольхи путались под ногами. Там, где «пол» покрывал вечнозеленый, влажный мох, путники утопали в нем по колени. Упаси бог кому-нибудь отстать, чаща мигом спрячет, собьет с пути, направит не туда, куда нужно, — и конец!

Эти люди еще могли сопротивляться, но только сообща, все вместе, в одиночку им не осилить и четверти пути до реки, к которой их вел теперь Хорьков.

Виктор Тимофеевич не торопился, жалел силы. Когда кто-нибудь терялся, он подавал голос, возвращался, чтобы помочь товарищу перелезть через колодник или поднять упавшего с земли и ободрить ласковым словом. В сознание людей проникала безнадежность — самое страшное, чего больше всего боялся Хорьков. И он со страхом думал: что же еще предпринять, чтобы ободрить путников, заставить их идти дальше?

Заночевали на небольшой поляне. Костра не разжигали: кто где присел, там и остался, припаянный к земле, не в силах пошевелиться. Из ложбин, из далеких болот шла ночь, стирая с верхушек деревьев следы померкшего заката. В тишине умирали последние звуки. В небе зазывно мигали звезды. И легкий ветерок разносил по тайге ночную прохладу.

В полдень Хорьков проснулся. Он осмотрелся. Больно стало ему при виде сраженных усталостью товарищей. Чтобы дальше существовать, чтобы еще продолжать борьбу, надо было непременно принести воды, натаскать дров для костра, что-то сварить. Чтобы идти дальше, надо было не дать остыть любви к жизни. О, как это было трудно!

Проснулись и остальные, но подняться на ноги не было сил. Виктор Тимофеевич дотянулся до котелка, посмотрел в сторону ручья и встал. Товарищи видели, как этот человек наваливался всей тяжестью на больные ноги, как безжалостно растирал о твердую землю ступни и как из обнаженных ран брызнула кровь. Он шел медленно, и следом за ним, на влажной от росы траве, оставались густо-красные отпечатки, словно он давил ногами переспевшую бруснику. Возвращаясь, Хорьков видел, как Татьяна, Борис и Абельдин собирали дрова, с трудом удерживаясь на ногах.

— Водораздел близко, нам бы только подняться наверх, а там как-нибудь спустимся к реке — и дома! — громко сказал он.

На ужин было немного жидкой каши. Делила ее Татьяна под строгим надзором трех пар глаз. Тут уже нельзя было ошибиться или проявить милосердие — все были равно неуступчивыми. Вначале она дала каждому по две полные ложки, потом еще по четверти ложки. Остатки разобрали почти по крупинкам. Теперь все знали, что такое щепотка крупы, горстка муки или кусочек сахару. Ели жадно, стыдясь друг друга.

Долго сидели у костра, отогревая раны. Ничто так не мучило путников, как эти раны. Хорьков с ужасом думал о завтрашнем дне. Он предложил еще раз просмотреть котомки, выбросить все, без чего можно обойтись. Решили отказаться от брезента, полотенец, белья и всех личных вещей. Но это ненамного облегчило рюкзаки.

Что же делать? Идти с грузом было невозможно.