Живые и мертвые

– Вот это замечательно! – обрадовался Шмаков. – Знаете, когда я попал на фронт в середине июля, то сам москвичей, да и не только москвичей, успокаивал: нет, мол, не летают, а будут летать – не пустим! А потом за время окружения начитался разных листовок... Кому их все несут, когда найдут? Комиссару... Вот и начитался! – усмехнулся он. – И порой так страшно за Москву бывало! По их словам, камня на камне не оставили. Понимал, конечно, что брешут, но до какой степени?

– До очень большой степени, – сказал Данилов. – Говорят, что и двух процентов разрушений нет в Москве.

– Да, это замечательно! – радостно повторил Шмаков.

Начав с вопроса о Москве, он, теперь уже не останавливаясь, стал засыпать Данилова разными другими вопросами: о тыле, о фронте, о потерях, о настроениях – обо всем, что приходило в голову и о чем он еще не успел наговориться за сегодняшнюю, почти бессонную ночь в танковой бригаде.

– Вы меня прямо, можно сказать, на приступ взяли, даже в боевую готовность не дали себя привести, – наконец не выдержал и улыбнулся неулыбчивый Данилов.

– Ничего, терпите! – рассмеялся Шмаков. – Я дольше терпел. За два с половиной месяца, кроме фашистской брехни, ни одного печатного слова не видел!

Он задал Данилову еще несколько вопросов, последний – про то, как долго идет письмо на фронт и с фронта. Все люди – человеки, всех волнует одно и то же...

И вдруг, когда, ответив на последний вопрос, Данилов, сдвинув фуражку на нос и почесывая затылок, ожидал следующего, он вместо голоса услышал негромкий, усталый храп. Шмаков, как подрубленный, заснул на полуслове. Счастливая усталость наконец свалила и его...

– А н у, вылезайте, вылезайте, просыпайтесь!..

Шмаков слышал сквозь сон голос, но никак не мог проснуться.

– Да просыпайтесь же!..

Он открыл глаза. Машина стояла. Шофера и ординарца впереди не было, докторши тоже не было, а Данилов, стоя снаружи и открыв дверцу, с силой тащил его за руку.

– Давайте в кювет!.. Самолеты! – сердито, но, впрочем, без особого волнения кричал Данилов.

Шмаков вылез на дорогу и соскочил в кювет. Докторша уже сидела там и, виновато улыбаясь, терла кулаком глаза. Спросонок она не могла представить себе, сколько они проехали и сколько она спала.

Кругом был лес. Вся колонна остановилась и замерла. Людей на машинах не осталось – они успели разбежаться по обочинам. Только впереди двое или трое еще перебегали дорогу.

С запада шли самолеты; они были высоко и близко, но еще не над самыми головами.

– Может быть, наши возвращаются? – главным образом чтобы успокоить докторшу, неуверенно сказал Шмаков, хотя знакомое, тягучее, прерывистое гудение уже говорило ему, что это не так, а докторша вовсе не волновалась.

– А вот сейчас увидим, – иронически сказал Данилов. – Может, присядем?

Он с усмешкой посмотрел на Шмакова, первый присел на корточки и, чуть-чуть коснувшись при этом рукой земли, аккуратно стряхнул приставшие к пальцам песчинки.

Прошло еще несколько томительных мгновений; самолеты были немецкие, но теперь они находились уже прямо над головой и если и могли сбросить бомбы, то мимо. Шмаков сказал об этом Данилову.

– Да, если не развернутся, заметив нас, – ответил Данилов. – Лучше подождать еще три-четыре минуты.

Но самолеты не разворачивались; они шли в прежнем направлении и на прежней высоте, и откуда-то спереди по ним стали не часто, но довольно точно бить зенитки. Белые шарики зенитных разрывов сначала растаяли несколькими облачками ниже самолетов, потом появились сверху и сбоку. Потом один из самолетов задымил и по косой, все гуще дымя, пошел в сторону. А белые шарики разрывов опять запрыгали в небе, но теперь уже далеко позади самолетов.

– Ах ты, мимо! Чего они смотрят? – разочарованно вскрикнула докторша и первой выскочила из кювета. Выражение счастья с детской быстротой сменилось на ее лице выражением досады.

– Ишь какая жадная! Одного наказали – и то хлеб! – сказал Данилов. – Ну что ж, можно и по машинам!

Он снял свою зеленую пограничную фуражку и стал махать, чтобы люди садились.

– Знаете что... – сказал Шмаков, после появления немецких самолетов вышедший из состояния безоблачной радости и снова почувствовавший свою ответственность за людей. – Я вас покину. Поеду на грузовике где-нибудь в центре колонны. Полковой комиссар – впереди, вы – позади, а я в центре. Так лучше будет. А товарища доктора оставлю вам на попечение, – улыбнулся он и побежал вдоль машин, на которые грузились люди.

Синцов уже сидел в машине, когда Шмаков пробежал мимо их грузовика, пробежал по-спортсменски, ровным шагом, коренастый, седой, быстрый не по годам.

– Сердце пока не сдает, ничего! – весело, без одышки крикнул он Синцову и всем другим, кто смотрел на него с грузовика. – Даром что пятьдесят два!

Он пробежал мимо еще одного грузовика и полез в следующий, не в кабину, а в кузов, к удовольствию сидевших там бойцов. Синцов все время видел впереди его седую круглую голову без фуражки.

Уже когда колонна была снова в пути, земля и воздух несколько раз дрогнули от разрывов бомб где-то впереди.

Все ждали новых разрывов, но их не было.