– У нас не было возможности задать ему вопросы, – отмахнулся Боденштайн. – Он работает специалистом-консультантом в сберкассе в Хаттерсхайме и, как обычно, приехал домой на обед. Поскольку он не слушал радио, он не знал, что произошло в Эшборне. Это было для него полной неожиданностью.
– Насколько вообще мы можем быть уверенными в том, что этот убийца все тот же снайпер? – спросила Николя Энгель.
– На сто процентов. Пуля все та же, – сказала Пия.
– Почему он вдруг решил выйти на прессу? – Советника по уголовным делам сегодня утром не было в конторе, когда Боденштайн показывал письмо «судьи» Константину Фаберу. – Как вы оцениваете этот факт и содержание его сообщения?
– Психопат, – произнес он. – У него мания величия, он корчит из себя судью, который распоряжается жизнью и смертью. Этим посланием убийца выдает о себе достаточно много информации, например, что он религиозен. Последнее предложение этого сообщения явно из католического вероисповедания. У него миссия, и одновременно он хочет бросить вызов своим преследователям. Это для него своего рода игра. Наш преступник авантюрист.
Он огляделся в поисках подтверждения своих слов.
– Вы верите мне? Я как профессиональный аналитик действий убийц прав?
Вопрос был адресован стоящей рядом с ним Ким.
– Верить – значит не знать, – ответила она, не глядя на Неффа. Он же, напротив, смотрел на нее с нескрываемым интересом. Каждому было ясно, что она ему нравится. Но также всем, кроме него самого, было понятно, что он ее не интересует вовсе. Она никак не отреагировала на его теорию, а вместо этого задумчиво покусывала нижнюю губу.
– Кто-нибудь уже разговаривал с Хелен Штадлер? – неожиданно поинтересовалась она. – С какой целью она приезжала к Ренате Роледер?
Боденштайн и Пия быстро переглянулись. В суете последних часов они совершенно забыли сообщить команде, что они узнали сегодня в первой половине дня.
– Хелен Штадлер, дочь Кирстен Штадлер, пару месяцев назад покончила жизнь самоубийством, – сказал Боденштайн. – Это нам сообщила сегодня коллега Эрика Штадлера, а его отец подтвердил.
– Эрик Штадлер был биатлонистом. Он занимался бейсджампингом и другими экстремальными видами спорта, – добавила Пия неохотно, потому что это как будто поддерживало утверждение Неффа. – Он даже завоевал как-то бронзовую медаль на Олимпийских играх. Кроме того, он служил в бундесвере. Это означает, что он умеет стрелять, возможно, даже очень хорошо. И сегодня в двенадцать часов его не было ни в офисе, ни дома.
– Вот видите. – Андреас Нефф довольно кивнул. – Это он. Будучи сыном Кирстен Штадлер, он имел серьезный мотив.
– Что ты на это скажешь, Оливер? – спросила Николя Энгель.
– В самом деле, некоторая информация об Эрике Штадлере вызывает подозрение, – предположил Боденштайн, потирая небритый подбородок.
– В таком случае тебе надо было бы объявить его в розыск, – посоветовала Николя Энгель.
– Коллеги из Франкфурта уже ведут наблюдение за его квартирой, – заметил Кай Остерманн. – Я отправлю еще один патруль в его фирму. Должен же он где-то появиться.
– Родители Кирстен Штадлер тоже еще не звонили, – сообщил Джем. – У них как минимум столь же серьезный мотив, как и у вдовца и его сына.
Николя Энгель на мгновение задумалась, потом поднялась со своего стула.
– Мы должны обратиться к прессе, – объявила она. – В отношении всего, что нам на сегодня известно. Четверо погибших в течение недели! Эта череда убийств потрясла весь район. Нам не обойтись без помощи населения, поэтому все места преступлений и время их совершения должны быть опубликованы. Возможно, кто-то что-то видел. Я хотела бы, чтобы в прессе и по телевидению была представлена подробная реконструкция преступлений, вплоть до возможных путей отхода преступника.
– Я позабочусь об этом, – кивнул Остерманн.
– Пресса должна указать на то, что убийца имеет при себе спортивную сумку или большой пакет, – добавил Джем Алтунай, – для переноски разобранного оружия.
– Мне нужны результаты, – сказала Николя Энгель энергично, не хватало только, чтобы она еще захлопала в ладоши. – Итак, за работу!
– Мотивом преступления мне представляется возмездие, а не просто месть, – заметила Ким.
– В чем же здесь различие? – спросила скептически Катрин Фахингер. – Ведь смысл в обоих случаях сводится к одному и тому же – к самосуду!