Живые и мертвые

Изгой двинулся по следу, с легким сожалением отметив, что новый маршрут уводит его от пути на запад, в Телмар. Но это сожаление всего лишь результат незнания. Ибо не дано тому, кто пока не заслужил право войти в страну предков и к тому же при жизни особой мудростью не блистал, наперед понять то, что для старого шамана яснее ясного. Впрочем, это-то как раз поправимо: дойдет до конца и сам все поймет. В крайнем случае – спросит гро-Бакхга, когда получит такое право… если получит вообще. А пока что удел его – просто шагать, слепо доверившись своему учителю, и быть благодарным, что тот вообще снизошел до такого ничтожества. Любое сомнение недопустимо, хуже оскорбления и не придумать.

Всего через полчаса размашистой ходьбы след оборвался, словно степной волк, разбежавшись, подпрыгнул в небо, да так и не спустился больше на землю. А впереди из утреннего тумана показался город.

Еще один маленький людской поселок. Скорее даже крошечный, от силы тысяча жителей. Окружен всего лишь рвом с водой да деревянным частоколом, совсем никчемным. Плечом наляжешь – вот и новые ворота. Каменные стены городов побольше еще слегка впечатляли по сравнению со стенами родного поселка, но это… Унылость и безразличие оставили свои метки на грубо отесанных, кое-как прилаженных друг к другу колодах. Поневоле вспомнилась ограда вокруг жилища гро-Бакхга: ровный, круглый частокол, каждое бревно покрыто резьбой и выкрашено, везде знаки, отгоняющие злых духов и демонов, несколько изящных рисунков работы самого гро-Бакхга.

Еще до рождения Арситара поселок перенесли чуть ближе к реке, на ровное место без холмов, для того чтобы, следуя совету элкадских братьев, возвести вокруг оборонительные стены из камня. Старый шаман же не захотел покинуть свое жилище на холме, и потому вокруг его шатра на скорую руку возвели частокол, дабы никакая степная живность не беспокоила его. Но, предки свидетели, ту ограду построили на совесть, красиво и аккуратно, как и все, что построено или сделано Детьми Ветра.

А люди живут за частоколом, сделанным абы как, и нет им дела, что творение их немощных рук позорит своих создателей перед приезжими. Хотя, если вдуматься, приезжие в основном тоже люди, неспособные чувствовать уродливую дисгармонию, вносимую в окружающий мир их селениями.

У ворот – очередное удивление. Ворота распахнуты, но стражи нет. Вообще нет. Зато слышен гомон толпы, в котором отчетливо проступает паника, может быть, даже ужас.

Лишь войдя в город, изгой понял, в чем дело. Людишки суетились у колодцев и сновали туда-сюда с ведрами. Над крышами показался дым, и только теперь появился запах гари: раньше своевольный ветер все время дул в спину.

Он замер посреди улицы, даже камнем не вымощенной, слегка сбитый с толку. Хотелось есть, да только в недобрый час пожара никому нет до него дела. Перепуганные людишки бегут мимо здоровенного орка, словно мимо статуи, кричат, пытаясь как-то координировать свои действия, но глас самых хладнокровных и грамотных тонет в общем гвалте. Все-таки бревенчатые дома людей – не шатры орков, строятся долго и надолго, а теперь пожар, безжалостное огненное чудовище, начал пожирать жилища и добро, нажитое тяжким трудом за всю коротенькую человечью жизнь. Как тут не быть в ужасе?

Растерянность людей передалась и пришлому орку. Людишки, мелкие и беспомощные, потерявшие голову в панике, вызывали острое чувство жалости с примесью брезгливости – да только как им помочь? Орки в каменистых степях пожаров не боятся: главное – точно знать, где находятся водоемы, и в самые жаркие дни путешествовать, только когда ветер дует в направлении ближайшей реки. Переплыл речку и можешь помахать беснующемуся степному пожару рукой. А поселки и вовсе строятся на предварительно выжженной земле, да и гореть особо нечему: дети степи не обременяют свою жизнь массой барахла и не приковывают себя к одному месту капитальными домами. Что пожрет огонь, то будет легко восстановлено. И потому опыта тушения пожара у изгоя просто нет.

Можно было бы помочь людям организовать эффективную борьбу с огнем, орать во всю глотку, повторяя команды кого-то более знающего, да только в Эренгарде язык людей совсем не такой, как в Телмаре. Ни слова не понять. Хотел бы помочь, да только как? Ведра носить? Не унять этими каплями разбушевавшееся пламя.

Он стоял посреди мечущихся людей словно скала, такой же безмолвный и неподвижный, и мрачно вслушивался в женские воззвания к небесам, бессмысленные и бесполезные, и плач перепуганных детей. Последние, кто чуть постарше – пытаются помогать носить воду, кто совсем мал – ничего не понимают, кроме того, что происходит нечто ужасное и, может быть, непоправимое.

А ведь люди, живущие в Немерии и Кор-Гале, подумалось внезапно, понимают орочий язык, да и орки, обитающие на границе с этими странами, понимают своих соседей-людишек. А все потому, что тамошние Младшие чуток поумнее и уже двести лет как зареклись с орками воевать. А где нет войны, там есть торговля, где есть торговля – там не может быть полного непонимания.