Живые и мертвые

– Как думаешь насчет «языка», Караулов? – спросил Малинин, когда Рябченко ушел.

– Как? Возьмем, товарищ старший политрук!

Караулов даже с некоторым удивлением поднял на Малинина свои вспухшие от слез глаза. Теперь, после смерти генерала, последнее его приказание было для Караулова тем более святее святого.

– Я думаю так, – сказал Малинин, – пусть на первый случай Синцов сам напарника себе выберет и пойдет.

– А я? – осипшим от волнения голосом спросил Караулов. – Я генералу слово дал! Вы от меня его не отымайте!

– Вот именно, что дал, – сказал Малинин. – И, значит, должен провести операцию при всех случаях, обеспечить их проход через позиции, – кивнул он на Синцова, – а уж если у них не сладится, тогда разрешу тебе самому пойти повторить…

«Ишь ты, „не сладится“! Какое выражение осторожное подобрал: „не сладится“!» – подумал Синцов, и холодок прошел у него по спине.

– Вот так, товарищ Караулов, – сказал Малинин, заметив, что Караулов собирается возразить. – Идите действуйте!

У него не было профессиональных военных повадок, и, приказывая, он порой говорил не те слова, что положено, но характера у него хватало не повторять своих приказаний по два раза.

Караулов и Синцов пошли, а Малинин остался, все еще не заходя в подвал.

«Кто его знает! – подумал он. – Перевязка – дело невеселое, а Рябченко человек молодой и самолюбивый, еще застонет при мне, а потом стыдиться будет».

Малинин, когда считал, что без этого не обойдешься, не боялся портить отношения и доставлять неприятности, но без нужды задевать людей за больное место не любил. Так было и с Карауловым. Он отставил его от задания под разумным предлогом, не нанося обиды. На самом же деле он просто не хотел, чтобы Караулов шел к немцам, потому что как раз сегодня тот мог сорваться и погибнуть. Так, по крайней мере, казалось Малинину, после того как он своими глазами увидел всю меру испытанного Карауловым потрясения. Правда, Караулов был из тех, про кого любят говорить, что с ними ничего не станется, у них шкура дубленая! Но Малинин не верил в защитную силу дубленой шкуры, когда речь шла о человеке. О нем самом, случалось, тоже говорили этими же словами, а он просто-напросто умел держать себя в руках. Только и всего.

На огибавшей развалины тропке появился адъютант генерала. Он шел от минометчиков, спешил и, издали заметив только Малинина, решил, что опоздал.

– А где комдив, уехал? – спросил он на ходу.

Малинин посмотрел в глаза адъютанту и, вздохнув, сказал вместо прямого ответа:

– Спуститесь прямо по косогору. Сани по дороге поехали, еще догоните их, пока холм обогнут…

Адъютант побежал вниз по стежке, придерживая плясавшую на боку полевую сумку, а Малинин еще раз подумал о том же, о чем думал, провожая сани с Баглюком и телом генерала: «Плохо, очень плохо для дивизии!..»

Караулов, прежде чем зайти в землянку автоматчиков, скинул полушубок, долго оттирал его снегом, но кровь никак не оттиралась.

– Вы хотя лицо… – сказал ему стоявший рядом Синцов.

Караулов набрал горсть снега и несколько раз провел им по лицу.

– Ну как?

– Дайте-ка! – сказал Синцов и соскоблил у Караулова возле уха запекшееся пятно крови.

Караулов накинул полушубок на плечи, и они вошли в землянку.

До землянки уже дошел слух о смерти генерала, и когда Караулов начал объяснять задачу и сказал, что обещание достать «языка» было дано самому командиру дивизии, все почувствовали особую крепость этого обещания, данного мертвому.

Караулов объяснил задачу. Провожать и встречать разведку будет он сам. Кто вызовется идти напарником вместе с младшим сержантом Синцовым?

– Я пойду! – поспешно сказал Леонидов.

Синцов надеялся, что идти с ним вызовется Комаров: его спокойствие и ровность были Синцову по душе и внушали особое доверие.

Но вызвался Леонидов, вызвался и огляделся так зло, словно кто-то хотел вырвать у него кусок изо рта, и под его злым взглядом так больше никто и не вызвался.

То, что с ним вызвался идти не Комаров, а Леонидов, портило Синцову настроение, но спорить не приходилось. Леонидов сам выслушал от него сегодня обидные слова и, однако, шел: может, даже как раз и шел доказать, что его зря, напрасно обидели.

«Немного нервный он, а так – что ж, ничего…» – постарался успокоить себя Синцов и, в последний раз про себя пожалев, что с ним идет не Комаров, сказал вслух:

– Раз так, давай собираться!

Они пошли налегке, без полушубков, в одних подпоясанных ремнями ватниках, взяв с собой автоматы, ножи, по две гранаты на худой конец, если засыплются, клок ваты для кляпа и моток телефонного шнура, чтобы связать «языка».

Когда Караулов уже отдал все приказания и им оставалось лишь вылезти из окопа и сползти по занесенному снегом мелкому кустарнику вниз, к ручью на ничейной земле, Леонидов вдруг шепотом сказал на ухо Синцову слова, которых тот совсем не ждал:

– Кабы вчера не мой грех, сидели бы сегодня да твой орденок обмывали…

И Синцов понял: нет, не со злости вызвался в разведку Леонидов, а не хотел, чтобы из-за вчерашнего убитого им «языка» другие, а не он, рисковали своей жизнью.