Живые и мертвые классики

Воспоминания были написаны на хорошем литературном уровне, что вовсе и не удивительно: автор — человек бывалый, у него высшее образование, да он уже и писал, и печатался в США. Во всяком случае, язык гораздо лучше, чем у Солженицына.

Ведь этот живой классик начисто лишен чутья к слову. Он рассказывает, как сконструировал себе язык: в лагере ежедневно, даже в строю, учил наизусть два-три страницы словаря Даля. Сей словарь великолепная вещь, но только для тех, кто чутье к русскому слову впитал с молоком матери. А с Бронированным этого почему-то не произошло, он глух, и словарь для него бесполезен. Потому нет-нет да случаются у него такие конфузы, что хоть святых выноси. Например, вместо «упасть навзничь» пишет «упасть ничком», т. е. прямо противоположное. Желая блеснуть простонародным речением «ехать охлюпкой» (верхом без седла), пишет «ехать охляблью». Есть идиома «ухом не вести» и «ни уха, ни рыла не знать, не понимать». Он их спарил и получил нечто новое, но совершенно несообразное: «не вести ни ухом, ни рылом». Хоть стой, хоть падай! А это? — «женщина в платьи», «Вячислав», «восспоминания», даже «аннальное отверстие»… Путает анналы истории с задницей. И нет этому конца… Словом, истинный глухарь — породистый, с медалью лауреата.

Когда Сергей Николаевич уходил, я вышел на лестницу проводить его и, указав на дверь против моей, сказал:

— Здесь жил еще один прообраз — Лев Копелев, по роману — Лев Рубин.

— Неужели? — удивился гость.

— Как же, как же. У нас были милейшие отношения. Им с Раисой Орловой частенько приносили из американского посольства ящики, мешки, коробы с заморской пищей. Когда их не было дома, мне, коммунисту, приходилось принимать эти империалистические коробы с пропитанием для антисоветчиков на временную сохранность.

— А где он сейчас? Говорят, это он принес в «Новый мир» Твардовскому «Один день Ивана Денисовича»?

— Да, он, хотя в повести, с которой все и началось, не находил ничего особенного, что Солженицын язвительно поминал ему. Из этой квартиры он перебазировался в Германию, и там вслед за супругой года три назад умер. Но в 1993 году в парижском журнале «Синтаксис» успел напечатать письмо своему бывшему другу и протеже.

При следующей встрече я прочитал Никифорову несколько строк из письма Копелева создателю образа Рубина: «В том, что ты пишешь в последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость. Ты ненавидишь всех, мыслящих не по-твоему, будь то Радищев, Милюков или Бердяев» и т. д. Я был согласен с антисоветчиком.

А мои замечания по рукописи Никифорова не имели существенного значения и были приняты им лишь отчасти. После этого я позвонил Станиславу Куняеву, который к тому времени сумел уже одолеть солженицынскую мороку, и воспоминания появились в «Нашем современнике» № 11 за 2000 год. К сожалению, тираж журнала был тогда уже только 12 500 экземпляров.

История Никифорова такова. Он сын кулака. Поэтому или просто по молодой дурости в сентябре 1946 года, когда было 19 лет, они с приятелем сумели передать в американское посольство письмо. В обвинительном заключении говорилось, что это было «письмо злостного антисоветского содержания от имени якобы существующей подпольной партии». В нем возводилась клевета на И.В.Сталина и на положение в стране. Кроме того, указывалось, что их «партия ставит задачу свержения Советской власти». Подпольщики-заговорщики посетили дачу американского посольства в Мытищах «с целью встретиться с американцами для получения указаний и практической помощи в борьбе против СССР». Как говорится, уж куда дальше. Тем более что «начиная с 1946 года Никифоров проводил среди своего окружения антисоветскую пропаганду». Однако, «допрошенный в качестве обвиняемого, Никифоров признал себя обвиняемым только в подлоге документа. Проведение антисоветской деятельности отрицает, но изобличается в этом показаниями свидетелей. Очными ставками и вещественными доказательствами». А намеченная встреча не состоялась, ибо 3-й секретарь посольства, поняв, что это за лохи, передал письмо прямехонько на Лубянку. И ребятишки загремели…