Живые из Атлантиды

Иван Алексеевич высказал свое твердое убеждение, что артиста подставили. Это сделали конкуренты по цирку. И еще Иволгин был убежден, что подброс патронов – действие первое, второе – анонимка. Советовал Михаилу убедить следователя проверить близких знакомых по цирку.

Монаха звали Серафим Николаевич Остяк, крепкий, высокий мужчина, лет пятидесяти, с зычным басовитым голосом. Серафим был отличным рассказчиком и еще, видимо, очень хорошо пел. Как считалось, монаха арестовали за укрывательство незаконных доходов. Ведь после закрытия Лубенского (Мгарского) Спасо-Преображенского монастыря монах нашел работу в деревне Глухово. В сезонной работе он огородничал на грядках, давал советы по выращиванию овощей, посадке деревьев. За это местные кормили монаха, предоставляли кров, обращались с вопросами врачевания, проведения обрядов. Они с удовольствием платили бы деньги, но у кого они в деревне тогда были? Давали овощи, солонину, вяленые мясо и рыбу, крупу, соленое сало. Предлагали самогон и махорку, но слухи о трезвости Серафима распространялись быстрее ветра. Вопрос отпал сам по себе. Нарушение канонов поста после трапезы монах отмаливал, но в душе считал этот грех результатом временных трудностей.

Когда монах узнал, что Иволгин бывший офицер царской армии, то проникся к нему душевной теплотой и доверием. Рассказал, что в 1919 году во время гражданской войны братия монастыря оказала помощь офицерам Белой армии. Спрятали раненых, живых снабдили провиантом, наверное, последним, обрекая себя на голод. Помогли с лошадьми. Тайны никто из этого не делал, но, когда пришли большевики, шестнадцать мгарских монахов во главе с настоятелем расстреляли.

– Как сразу монастырь не закрыли, я до сих пор не пойму. Видимо думали, что остатки недобитых офицеров придут снова в обитель за помощью, но после экзекуции братия уже боялась всего. И не знаю, как бы они поступили, попроси у них помощи.

– А как же ты избежал участи?

Иван искренне удивился. В его вопросе был еще и скрытый смысл, а может быть и намек. Серафим ответил не сразу. Но было не похоже, что он придумывает.

– Я уехал из монастыря в 1916 году в Москву в Новоспасский монастырь по поручению настоятеля. Повез нашу реликвию, список иконы Святителя Афанасия. Монастырь-то был основан в 1624 году, а через тридцать лет у нас был проездом патриарх константинопольский Афанасий Пателарий. Он возвращался из Москвы на родину, но заболел и почил у нас в монастыре. Был погребен по восточному обычаю в сидячем положении. В 1662 году гробницу открыли, и мощи Афанасия оказались нетленными. Патриарха причислили к лику святых. Обретенные мощи святителя почивали в обители открытыми. Господь прославил их чудесами исцеления.

– Серафим, так что же ты все-таки делал в Москве?

– В Москве меня и застали все бури России. До 1918 года удавалось проживать и молиться в Новоспасском монастыре. Потом все строения обратили в концлагерь, монастырь стали называть филиалом таганской тюрьмы. Узнал, что там же разместили архив НКВД.

– Как же Вы вырвались, как Вас пропустили за ворота этого учреждения?

– Ночью сказался больным, а рядом больница. Охранники поглядели и сказали: «Да куда ты денешься? Хохол и первый раз в Москве. Если врет, то помыкается и вернется, убьют или арестуют».

– И чем же все закончилось?

– Я знал, что рядом находится Симонов монастырь. Шел ночью вдоль реки, потом увидел толпу солдат и свернул к лесу. К утру уже не разбирал дороги, и вдруг показались очертания храма. Приблизился к сторожке, в окне мерцает огонек. Там священник, сидящий за столом. Постучал. Священник предложил войти в дом. Радушный хозяин оказался настоятелем Храма иконы Божией матери Влахернской – протоиреем Николаем Андреевичем Порецким. Он ни о чем не расспрашивал. Предложил вареный картофель и кипяток. После трапезы отвел в другую сторожку. Сказал, что здесь можно отдохнуть, а он к обеду заглянет, и просил никому дверь не открывать. Николай Андреевич, а я к нему, естественно, обращался «отец Николай», спас меня и вернул к монашеской жизни. Любил повторять, что новая власть создает царствие небесное на земле и не потерпит наши проповеди.

Иволгин отреагировал.

– Я же во Влахернском храме был, году в десятом. Ездили мы куда-то на стрельбище, нам показывали новые пушки, а потом дали три дня на отдых. И кто-то из сослуживцев предложил съездить за город…