Живые люди

В общежитии сменился директор. Новый без малейшего колебания выставил Софью Александровну вон – даже не дал дня на сборы. Пришли мускулистые мальчики, кое-как покидали в мешки утварь – вперемешку: утюг, подгузники, мыло, сковородку, потом увидели начатую бутылку водки – экспроприировали. Потом захватили три стакана – пригодится.

Софья Александровна наблюдала безучастно – она не верила, что это происходит с ней и с ее доченьками.

Они устроились на лавочке у входа. Мать занялась кормлением. Товарки бросились за справедливостью.

День клонился к концу, а справедливость так и не приходила. Немного похолодало, и тучи заволокли небо. Девочки по очереди сосали и спали. Все было тихо. Но Любочка начала нервничать – стала елозить по разостланному по земле одеялу и хныкать.

– Что за табор? – весело спросила мимо идущая член месткома завода Алевтина. – Куда едете, Софья Александровна?

– Не знаю, – честно ответила медсестра.

Начал накрапывать дождик. Любочка зашлась протяжным плачем, и это перевернуло сердце члена месткома. Она огляделась, увидела брошенную и, очевидно, бесхозную тачку и побросала туда все пожитки.

Наблюдающие молчали в своих окнах. Но одна все же сказала: «Тачка не ничейная, она Егорыча». Но Алевтина уже толкала тачку к своему дому. За тачкой брела Софья Александровна, увешенная дочерьми.

Женщины в окнах с облегчением вздохнули: наблюдать это сидение было просто мучением, а теперь и выход нашелся.

* * *

У Алевтины был муж, очень недовольный вторжением непрошенных гостей. И сын-оболтус, у которого отобрали диван. Теперь он спал на раскладушке. Но Алевтина – женщина веселая и сердобольная. Она считалась хорошим членом месткома.

Ночью Любочка вся горела и захлебывалась от насморка. А сморкаться ведь не умеет. Алевтина научила мать высасывать соплюшки из маленького носика – и Любочка задышала и повеселела.

Утром Софья Александровна увидела свою младшую дочь сидящей. Это был праздник. Теперь у нее было три умеющих сидеть девочки, и их можно было даже фотографировать.

Оболтус достал старый фотоаппарат и стал снимать. Эти снимки сестры будут хранить всю свою жизнь.

Характер у Верочки был твердый и неуступчивый. Взять что-либо из ее маленьких цепких пальчиков было невозможно.

Она завладела хозяйской бритвой – конечно, безопасной, но тяжелой и, если хорошо постараться, можно было и пораниться. Не говоря о том, что хозяину срочно понадобилось побриться – он уходил на дежурство. И Софья Александровна, и Алевтина, и сам Федор Иванович совершенно безуспешно старались ее отвлечь – гремели погремушкой, стучали поварешкой по кастрюльке и даже давали взамен бритвы поиграть на гитаре.

– Ладно, – мужественно сказал Федор Иванович, надевая кепку, – скажу, что бритва сломалась.

И ушел на дежурство.

Оболтус, сделав несколько снимков, под предлогом их проявки заперся в ванной и сказал, что в школу не пойдет. Он занят.

В этот момент к Верочке подползла Любочка, легко взяла у нее бритву и протянула Алевтине. Та просто ахнула и побежала догонять мужа, чтобы хоть на полпути отдать ему такую нужную вещь.

Надя в это время осваивала пространство дивана. Наверное, ей казалось, что это бесконечное поле, покрытое зеленым плюшем с красными маками, а подушки – милые холмики с золотой бахромой. Надя пересекла это поле бесконечное количество раз, неустанно сползая с одного холмика и карабкаясь на другой.

Верочка и Надя были однояйцовыми сестрами, а Любочка – нет.

Всю жизнь Вера и Надя не смогут жить друг без друга и даже заболевать будут в одно и то же время, находясь даже не просто в разных квартирах, а даже в разных городах.

Как члену месткома Алевтине удалось пробить тупость чиновников, и Софья Александровна наконец получила хорошую двушку неподалеку от Алевтининого дома. Жить друг без друга они не могли. Даже суровый Федор Иванович приходил поиграть с малышней. Оболтус, у которого оказалось нормальное имя Олег, продолжал фотографировать девочек – со временем он стал большим мастером в этом деле, исключительно специализируясь на близнецах.

Никогда Софья Александровна не говорила об отце детей. Подросшим сестрам было сказано, что отец был пожарным и погиб, спасая от огня дом престарелых.

* * *

На самом деле было все не совсем так.

Как у каждой одинокой женщины, у Софьи Александровны была подруга, Лена Эпштейн. Она работала в дирекции завода мелким порученцем и машинисткой. Образования Лена Эпштейн по разным причинам не получила никакого, грамотность была нулевая, но, обладая феноменальной зрительной памятью, она аккуратно печатала на пишущей машинке с огромной кареткой тексты любых рукописей, особенно самиздатских, при этом всегда оставляла себе последний экземпляр – удар у нее был сильный и пробивал даже шестой лист стандартной бумаги. И ни одной ошибки – впрочем, авторские ошибки она тоже переносила аккуратно. Лена была крупная, ширококостная, курила «Беломор», материлась – это было модно. От нее на вялую Соню шла энергия.