Живые люди

Время шло. Жить было очень трудно. Забрать Софью Александровну пока было нельзя. Все упиралось в какие-то бумаги, а главное, в состояние ее здоровья. Устроили вахтовый метод – летали к ней поочередно, денег бухнули пропасть, уже в долг никто не давал.

А тут еще Люба сошлась с Геннадием всерьез, правда, без свадьбы. И ждала ребенка. Верка с Надькой летали к маме не очень часто, но все же. Наконец оформили ее освобождение. Перестройка началась. И надо было срочно забрать маму, потому что в ее бараке тоже начали перестройку под общежитие для рабочих – комбинат строили и кто-то приватизировал их барак.

В их квартире, правда, жил Олег, уже прописанный, но это была не проблема. Проблема – кто будет за мамой ходить: они все как каторжные были привязаны к своим далеким городам и своим жизням. Решили пока везти ее в Электросталь.

* * *

Вера прилетела одна. Маму застала физически крепкую, даже больная нога работала. И с головой вроде ничего. «Вот Любка дура – придумала, что она не мамина». Но мама вдруг спросила ее: «А где Вера?» А ведь она их никогда-никогда не путала.

Все комнаты, кроме маминой, уже были расселены. Вера собрала все, что мама хотела. А она ничего не хотела. Еле уговорили хоть теплые вещи уложить в чемодан – мама долго над ним удивленно ахала: чемодан на колесиках!

Потом Софья Александровна достала свои теплые носки и подарила Моте:

– Носи и не снимай, не то беда будет!

Но беда у Моти уже была – некуда ей было ехать. Не осталось в ее райцентре никого в живых из знакомых или родных. А когда сажали, еще было кому по ней поголосить: соседки – крепкие бабы, училка местная, которая когда-то ее учила, две племянницы – и сгинули, никого.

А еще письмо написали куда-то начальству – мол, хорошая она, никогда денег не воровала и зарплату честно выдавала, себе не брала. Но шел тогда по стране месячник «честного отношения к труду», и под это дело, соревнуясь, начальники разных мастей скидывали на всякую мелочь типа бедной кассирши Моти все свои грехи – и сдали Мотю с потрохами.

Хорошо прошел месячник, удачно. А Мотя и Соня встретились на далеких просторах родины чудесной.

И вот Мотя сказала:

– Я здесь двадцать лет прожила, у меня никого нет, посадить меня посадили, а теперь пусть поселят.

Уже подходили работяги с отбойными молотками. Вера выглянула в окно и увидела чудо – она даже не ожидала: из такси выбиралась Надя.

Вопрос был решен моментально: Софью Александровну и тетю Мотю посадили сзади. Там же приткнулась Вера. Надя забросила убогий багаж бедных женщин, и водитель погнал по степи к вокзалу. Там организаторские способности, деньги и две бутылки водки помогли всем забраться в одно купе. Девочки забрались наверх и оттуда любовались, как возвращалась жизнь в эти бедные измученные тела. Мотя и Соня вдруг улыбнулись друг другу щербатыми ртами. «Надо бы зубы им вставить», – подумала Надя о старушках. Потом протянула над их головами руку и крепко пожала Верину:

– Главное, едем, остальное – потом.

Любины близнецы выжить не могли. Искореженные падением органы не справились – все было смещено. Люба тяжело и долго приходила в себя. Но когда стало лучше, поехала в Электросталь. Интересное дело: Мотя и Соня прекрасно жили, смотрели по телевизору «Что, где, когда» и иногда даже отгадывали. Это отмечали веселым чаепитием. Мотя вела нехитрое хозяйство, за политикой следили очень внимательно, очень уважали экономистов – они хорошо объясняли, что социалистической экономики не бывает, а бывает просто экономика. Они чувствовали себя пострадавшими и выступали за рыночные отношения, хотя звучало это как-то некрасиво, как драка на центральном базаре.

Люба осторожно вошла в свой старый дом. Увидев Мотю, попросила:

– Тетя Мотя, иди погуляй или в кино. Хочешь в кино?

Мотя быстро вставила съемную челюсть – молодец Надька! – и, взяв пятерку, направилась прочь.

– Это ты куда? – встревожилась Соня.

– На кудыкину гору, – бодро ответила Мотя и исчезла.

Люба села напротив Софьи Александровны:

– Мама, я знаю, что я не твоя дочь. Я догадалась. Скажи, когда ты меня удочерила.

На лице Софьи Александровны появилось выражение напряженной умственной работы.

– Я знаю, что близнецы должны быть однояйцовые, а я сбоку припека.

Софья Александровна подумала и сказала:

– Что вы говорите? Как это сбоку припека?

Люба поняла, что неправильно начала, не с той ноты.

– Мамочка, – четко произнесла Люба, – кто я?

– Ну откуда же я знаю, кто вы. Вы приезжали иногда – я вас помню. Привезли литовский сыр.

– Господи, ты помнишь сыр и не помнишь меня.

– Не помню, – мучительно сказала Софья Александровна.

Люба оглянулась в поисках хоть каких-то свидетельств, но ничего не нашла. Про снимки не подумала.

– Я была все годы твоя дочь, я была сестрой Веры и Нади. Меня зовут Люба. Ты, мама, Софья, а нас, девочек, назвала именами, подходящими для Софьи. Ты помнишь, как ты говорила: «Надя, это надежда, Вера – это вера в счастье, а я – Любовь. Ты помнишь – я Люба, Любовь.

– Любовь, – неуверенно повторила Софья, – хорошее имя.

– Мама, – страдальчески попросила Люба, – ты меня взяла в роддоме?

– Что вы говорите?!