Живые люди

Сережа так и не обернулся. Поднявшись с места, он оглядел комнату – не нас, мгновенно превратившихся в зрителей, наблюдающих за тем, что он сделает дальше. Потому что он должен был, конечно, что-нибудь сделать. Глядя поверх наших голов, как если бы внезапно остался в комнате один, он шарил глазами по стенам, по ржавым загнутым вверх гвоздям, на которых были развешены наши куртки, наши полотенца, запасные теплые вещи и даже связанные шнурками ботинки – словом, почти весь наш нехитрый скарб, которому не было места на полу, – и нашёл наконец то, что искал: одно из своих охотничьих ружей. Не то, с которым ходил теперь по лесу, а другое, лежавшее у Лёни в машине в тот злополучный день, когда его пырнули ножом. Серёжа дёрнул ружьё на себя. Кожаный, закисший от времени ремень нехотя соскочил с гвоздя. По-прежнему ни на кого не глядя, Серёжа стащил со стены первый попавшийся рюкзак и вывалил его содержимое – какие-то свитера, шерстяные носки и прочее зимнее барахло – на ближайшую кровать, прямо на ноги съежившейся на ней Наташи. Та протестующе пискнула было, но затем принялась послушно сгребать руками рассыпающиеся вещи, чтобы не дать им совсем раскатиться, продолжая следить глазами за Серёжей – без возмущения, а скорее, с каким-то жадным любопытством. Мы все, без исключения, в эту минуту смотрели на него именно так – с любопытством, поглотившим все прочие чувства. Держа опустевший рюкзак в руке, он шагнул за перегородку (мне пришлось посторониться, иначе он, пожалуй, сбил бы меня с ног), и там принялся запихивать в него маленькие желтые коробки с патронами, много, одну за другой, и остановился только, когда рюкзак наполнился почти наполовину. После он с силой затянул веревку, вскинул рюкзак на плечо и пошёл к выходу (мне снова пришлось отпрыгнуть) с ружьём, рюкзаком и курткой, которую даже не надел, а просто держал в руках. Входная дверь звонко стукнула, закрываясь за ним.

Я смотрела на дверь и думала, что мне, наверное, нужно было спросить «куда ты?». Но я не спросила, а вместо этого стою сейчас и спокойно смотрю на дверь, чувствуя внутри непривычную гулкую пустоту в том месте, где располагался точный горячий сонар, всегда безошибочно направленный в любое место, где бы ему ни случалось находиться: в другой комнате, на соседней подушке, в пятистах метрах отсюда – на озере, на том берегу.

Мне всё равно. Я даже не подойду к окну.

За моей спиной громыхнул по истерзанным доскам отодвигаемый стол, затопали шаги, и Мишка, одеваясь на ходу, выскочил следом за Серёжей, и только тогда, только в этот момент, увидев узкий нестриженый затылок сына, выбегающего за дверь, я вдруг поняла, что ни разу не сказала – «мы». Ни вчера, пока спорила с Серёжей у остатков рыболовной стоянки, ни сегодня, спеша добавить свою решимость к решимости этой женщины, потому что моей собственной ни за что бы не хватило, я не сказала – «мы уходим». Я сказала – «я ухожу». Я даже о нём не вспомнила.

13

Я нашла Мишку снаружи, за углом дома – там, где, плотно сложенные друг на друга вдоль дощатых стен, хранились напиленные заранее дрова. Он уже успел вытащить несколько замерзших, разрубленных надвое березовых поленьев на снег и теперь задумчиво разглядывал оставшиеся. В декабре, когда мы добрались, наконец, до озера, две стены этого маленького дома были доверху, до самой шиферной крыши закрыты подготовленными для растопки штабелями, оставленными предыдущими визитерами. Лесная вежливость, объяснил мне тогда Сережа – восполнить израсходованный запас дров, оставить в доме чай, соль, спички и прочие мелочи для тех, кто воспользуется домом после тебя. Я помню, что подумала тогда: одному человеку ни за что столько не заготовить за несколько недель, что он гостит здесь, в этих хлипких стенах. Эта поленница собрана десятками безымянных рыбаков, охотников и туристов, и нижние ее ярусы, возможно, лежат здесь уже много лет. А еще я подумала, что последним до нас здесь был какой-нибудь московский или питерский любитель рыбалки, приехавший сюда в отпуск на две сентябрьские недели. Перед самым отъездом, прежде, чем снять с веревок закоптившуюся рыбу, он оглядел опоясывающую дом слежавшуюся дровяную ленту, прикидывая, сколько сухих березовых стволов – один или два – понадобится, чтобы заполнить образовавшуюся с одного конца стены пустоту, а потом, вооружившись пилой и топором, отправился искать подходящие деревья и уехал только после, когда негласный этот долг вежливости был выполнен. Он сел в свою машину, этот неизвестный питерец или москвич, и вернулся домой, в шумный чадящий мегаполис, к своей привычной жизни, чтобы спустя каких-то два месяца быстро и неизбежно умереть – вместе с теми, кто сопровождал его в этой приятной короткой поездке, и с теми, кто ждал его дома. Именно этого неизвестного человека я тогда и представила себе, разглядывая плотную кладку необходимых нам дров, заготовленную руками мертвецов. Тогда, в декабре, эти мысли ещё могли меня взволновать. Не теперь, нет.