Живые люди

Комната была слишком мала для этого. Казалось, кто-нибудь из них, взбудораженных дракой, усядется сейчас ко мне на колени, просто не заметив меня. Я встала, и не поднимая глаз, проскользнула назад, за перегородку, туда, где обычно спали дети, просто чтобы оказаться подальше от всего этого шума и суеты. За четыре месяца я была в этой комнате от силы несколько раз. Там даже пахло иначе – уютным и сладким, жарким детским духом. Ира сидела прямо напротив входа, а дети замерли на полу, глядя ей в лицо, две маленькие змейки перед своим заклинателем. Она коротко взглянула на меня и тут же отвернулась, словно не желая отвлекаться от них. Я села напротив, чувствуя себя одновременно незваным гостем и дезертиром. Позади нас, в другой комнате, звенел Наташин голос, жалобный и обвиняющий одновременно:

– Покажи! Ну покажи, Андрюша! Так больно? А так? Господи, что у тебя с рукой?

Муж её мычал в ответ что-то неразборчиво, раздражённо.

– Где у нас йод? – продолжала она, перекрывая остальные голоса в комнате, гудевшие и спокойнее, и ниже. – Надо йодом… У тебя рука совсем разбита, смотри, кожа лопнула, ну что же это такое, ты теперь этой рукой ничего не сможешь делать…

– Не уверена, что кто-нибудь из нас заметит разницу, – нежным певучим голосом произнесла Ира, склонившись к детям; казалось, она рассказывает им сказку, волшебную историю на ночь.

– Ты посмотри, что у него с рукой! – звенела Наташа за перегородкой. – Нет, ты посмотри! Тут зашивать, зашивать нужно, это само не заживёт!.. Зачем ты так, как тебе не стыдно, он столько для тебя сделал… а ты!

Кроме нас четверых, в крошечной детской никого не было, и я снова взглянула на Иру. Мне просто некуда было больше смотреть.

Господи, подумала я, ну что, что же такого он сделал, в конце-то концов; отчего их странная дружба так некрасиво перекосилась, и Серёжа всю жизнь притворяется теперь младшим братом, ожидающим снисходительной похвалы? Она подняла ко мне лицо, словно услышала мой безмолвный вопрос, словно я на самом деле спросила, и сказала негромко, буднично, как если бы мы говорили о погоде:

– В девяносто восьмом, когда всё развалилось, все наши деньги сгорели в банке. У нас были страшные долги, работы не было, вообще не было, ни у кого. Серёжа уже бомбить начал по ночам.

Ира протянула вперёд руки, сразу обе, и погладила детей по волосам; две крошечные худенькие фигурки неподвижно, как заколдованные, сидели возле ее ног, даже не заметившие случившейся только что драки, безмятежные, неиспуганные.

– У Андрея был тогда какой-то госзаказ, и он взял Сережу к себе. Водителем. И целый год платил Серёже зарплату за то, что тот возил его – по делам, на работу, вечером из ресторана.

Она посмотрела поверх детских голов в ту, другую комнату, где по-прежнему было шумно и суматошно, где никто не слышал её слов, и губы ее скривились в неприятной колючей улыбке.

– Это была очень хорошая зарплата. Очень… хорошая. Мы не могли отказаться.

Я посидела еще с минуту, а затем поднялась и вернулась в соседнюю комнату, перешагнула через длинные, вытянутые вперёд Андреевы ноги. Наташа хлопотала над его разбитой правой рукой, пытаясь соорудить неловкую громоздкую повязку. Пахло аптекой. Марина уже успела смыть кровь с Серёжиного лица, но смотреть на него по-прежнему было страшно – теперь стало уже совсем очевидно, что досталось ему гораздо сильнее, намного сильнее: оба глаза закрылись почти полностью, кожа на скуле лопнула; из нижней, раскроенной губы, размазываясь по подбородку, капая на грудь, на дощатый пол, струился уверенный красный ручеек. Я подошла поближе и взяла из дрожащей Марининой ладони сочащуюся водой и Серёжиной кровью марлевую салфетку. Марина с готовностью отдала ее и немедленно, с облегчением шагнула назад, вглубь комнаты. Я опустилась на пол возле Серёжи и погрузила руку с марлей в ведро с розоватой ледяной водой, поглядела на змеящиеся тёмно-алые струйки, брызнувшие между моими сжатыми пальцами, и вынула руку, прижала салфетку к его разбитому подбородку.

– Он побил тебя, – сказала я и поцеловала его вздутую, лиловую бровь.

Мокрые слипшиеся ресницы дрогнули, и он едва заметно кивнул мне, и улыбнулся – нешироко, насколько позволяли отёкшие губы.

– Ты молодец, – сказала я и поцеловала эти ресницы, чувствуя языком соль, кровь и воду. Он снова кивнул и снова улыбнулся, и сквозь разноцветное месиво развороченных вспухающих тканей сверкнул для меня ясной серой радужкой глаз.

– Теперь всё будет хорошо, – сказала я и поцеловала вспухшие воспаленные веки, болезненно пульсирующие под моими губами.

Он легонько качнулся ко мне, прижимаясь горячим лбом к моей щеке.

– Ну всё, Наташка, пусти, всё, хватит, – простонал Андрей где-то далеко, где-то у меня за спиной.

Он подошёл к нам, ко мне и Серёже, и встал рядом, баюкая обмотанную бинтом руку, большой, мокрый, пахнущий так же, как и Серёжа, пóтом и дракой, и спросил:

– Серёг, ты как? Нормально? – наклоняясь, чтобы взглянуть.

Серёжа поднял к нему лицо и кивнул ещё раз, улыбаясь, фыркая кровью, и тогда Андрей сказал: