Живые, пойте о нас!

Член Военного совета Николай Константинович Смирнов также присутствовал здесь. У его глаз лежали тени от бессонных ночей. По-вологодски окая, Смирнов сказал:

— Восьмая армия измотана в боях, фашисты жмут что есть силы. Форты Красная Горка и Серая Лошадь помогли армейцам закрепиться. Мы должны удержать Ораниенбаумский плацдарм.

Адмирал, затянувшись папиросой, порывисто встал:

— Перед нами стоит важная боевая задача: Военный совет Ленинградского фронта приказал высадить тактический десант. Ораниенбаумский плацдарм и полоса обороны КБФ — это часть общей круговой обороны Ленинграда. Конечная задача десанта — рассечь петергофский «клин» и помочь Восьмой армии, находящейся в Ораниенбауме, соединиться с нашими частями под Ленинградом возле Урицка. Не скрою, дело опасное. Мы посоветовались и решили поручить руководство этой операцией вам, друзья, — сказал комфлота, обращаясь к Ворожилову и Петрухину. — Формируйте отряд, отбирайте людей по вашему усмотрению. Орлов отбирайте.

— Балтика орлами славится, — заметно обрадованный, ответил Андрей Трофимович. — Не подведем, товарищ командующий!

Петрухин благодарно взглянул на комфлота. Трибуц, уловив этот взгляд, сказал Ворожилову:

— Лучшего комиссара, чем Петрухин, вам не подобрать. Я слышал, вы с ним давнишние друзья.

— Так точно!

— Очень хорошо. А теперь обсудим детали.

Разговор продолжался долго. Уточнялось все: количество людей, вооружение десанта, средства высадки…

Выйдя из штаба флота, Ворожилов и Петрухин несколько минут молчали. Велика была мера ответственности, сроднившая их. Обняв Ворожилова за плечи, Петрухин произнес:

— Ну вот, Трофимыч, а ты горевал, что нет работы настоящей. Да ее, этой работы, на всех хватит.

В эти дни в Учебном отряде, на кораблях, на кронштадтских фортах, в Военно-политическом училище шел отбор моряков в отряд полковника Ворожилова.

Зачисляли только тех, кто сам просил об этом. Желающих было много. Ворожилову, Петрухину, командирам и политработникам подразделений, откуда шел поток добровольцев, предстояло отобрать лучших — самых дисциплинированных, физически сильных.

Рослые, мускулистые… Были среди них и спортсмены, имевшие разряды по боксу, гребле, плаванию.

Гудели коридоры Учебного отряда, гремели подковки ботинок по цементному полу. В кубриках пела гитара, заливалась гармошка. Моряки окликали своих знакомых.

Многих прибывших в те дни в Учебный отряд Ворожилов и Петрухин знали лично. И не мудрено. Ведь отряд был кузницей кадров флота. Теперь комендоры, электрики, минеры, обучавшиеся здесь, становились морскими пехотинцами.

Никто еще не знал, какие боевые задачи будут поставлены перед ними, но каждый уже видел себя десантником, идущим па фашистов, в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами, с высоко вскинутой над головой гранатой, как ходили на врага матросы в гражданскую войну.

В одном из кубриков Северных казарм своей «коммуной» обосновались моряки, посланцы корабля, имя которого известно всему миру. На черных ленточках бескозырок сняло гордое «Аврора». Они прибыли в Кронштадт из Ораниенбаума.

Лучших своих людей направил на сухопутье легендарный крейсер. Они были разного возраста. Александр Андреевич Афанасьев — ленинградец, командир отделения котельных машинистов, родившийся в девятисотом, и ровесники Октября Павел Токарев, сигнальщик Сергей Рябчиков и совсем юный Иван Доронин — марсовый. Вместе с ленинградцами сюда пришли башкир Александр Гурентьев, волжане Саша Копнин, Семен Еремеев, Василий Яшин, украинцы Григорий Белик, Виктор Колотько и уроженец славного города Владимира Николай Солнцев.

— Здравствуй, Веселовский! И ты тоже здесь? — окликнул политрук Василий Ефимов своего тезку, комендора с форта «Обручев».

Ефимов хорошо знал этого долговязого парня с жилистыми сильными руками, копной русых волос, падавших на чуть рябоватое, широкоскулое лицо.

Веселовский был ленинградцем, до призыва на флот работал водопроводчиком. Ефимов запомнил его еще новобранцем, стриженным под нулевку. Когда другие после трудного строевого учения, придя в казармы, валились на койки, этот только посмеивался.

«Что, думаешь, в пехоте легче? — подтрунивал он над соседом по койке. — Теперь мы в Балтфлоте, да еще Краснознаменном.! Тут надо плясать от радости. Гляди, — указывал он на бескозырку, — сколько букв, и все золотом горят!» Большие карие его глаза улыбались.

На других льняные хрустящие робы топорщились, а он словно влит был во флотскую форму.

Веселовский много читал, в ротной Ленинской комнате был частым гостем.

Ефимов тогда сразу выделил его. «Комсомолец, ленинградский мастеровой! Будешь в роте агитатором».

— Так зачем пожаловал? — спросил Ефимов своего крестника, служившего теперь, после окончания Школы оружия, на форту.

— Насилу получил увольнение, отпросился, чтобы забежать к вам. Ребята говорят, у вас набирают народ в какую-то боевую операцию. Я тоже записался. Да не знаю, отберут ли. Замолвите слово за меня Бате.

— Попробую, — сказал политрук.