Живые тени

Когда Неррон вскочил в седло, первый волк уже подкрадывался к Бесшабашному. Скоро появятся и другие, но Неррон, в отличие от лордов Ониксов, не находил ничего упоительного в криках боли.

А помимо всего прочего, Луи наверняка уже отыскал девственницу.

27. Домик у околицы

Дом выглядел еще более обшарпанным, чем ей помнилось. В каменных стенах гнездилась плесень. От соломы и свиного навоза распространялось зловоние… Некоторым жителям побережья удалось разбогатеть на ловле рыбы, но ее отец предпочитал нести выручку в трактиры, а не домой.

Отец. И чего ты вечно зовешь его отцом, Лиска?

Ей было три года, когда мать вышла за него. Спустя два года и два месяца после кончины ее родного отца.

От яблони за воротами, на которую она в детстве часто взбиралась, – ведь мир кажется не таким страшным, если смотреть сверху, – остался один только пень. Увидев его, Лиска едва не развернула лошадь, но мать, как обычно по весне, высадила перед домом первоцветы. Бледно-желтые цветы живо всколыхнули в памяти то, чему она благодаря матери научилась в этих обшарпанных стенах. В детстве Лиска всегда поражалась тому, как цветок, такое хрупкое создание, противостоит ветру и вообще целому миру. Наверное, для того мать и сажала первоцветы, чтобы преподать ей и ее братьям этот урок.

Лиска провела рукой по букету, пристегнутому у седла. Цветы давно завяли, но от этого они были не менее прекрасны. Их подарил ей Джекоб. На мгновение сморщенные бутоны вызвали у нее чувство, что он с нею. Две ее жизни, сошедшиеся в одном и том же цветке.

Ворота стояли нараспашку, как и тогда, когда ее прогнали со двора. Два ее старших брата и отчим. Они хотели отобрать у нее лисье платье. Лиска вырвала его у них из рук и сбежала. Синяки от камней, летевших ей вслед, даже под шкурой болели еще спустя недели. Младший брат тогда спрятался в доме вместе с матерью. Мать глядела из окна, словно удерживая ее глазами, но защитить свою дочь не пыталась. Да и куда ей… Она даже саму себя не могла защитить.

По пути к воротам Лиска почти видела себя, маленькую, бегущую через двор: рыжие косички, вечно разбитые коленки.

Селеста, где же ты опять пропадала?

С Джекобом она побывала в пещере у людоедов, в печной комнате у ведьмы, но никогда ни одно место на земле она не покидала с большей радостью, чем это. Даже любовь к матери не могла заставить ее вернуться. Сейчас она пришла сюда из любви к Джекобу.

Ну, давай стучи, Селеста. Дома никого. Сейчас все наверняка ушли.

Но стоило ей протянуть руку к деревянной двери, прошлое обрушилось на нее и мгновенно поглотило всю силу и уверенность, нажитые благодаря лисьей шкуре за годы вдали от дома. Джекоб! Лиска вызвала в памяти его лицо, чтобы хотя бы оно напоминало ей о настоящем, о Лиске, какой она стала теперь.

– Кто там? – Голос матери.

Прошлое, громадный косматый зверь. Тихие песни, которые мать напевала ей перед сном… Ее пальцы в волосах, когда она заплетала косы… «Кто там?» И правда, кто?

– Это я. Селеста.

Имя отдавало медом, который Лиска в детстве воровала у диких пчел, а еще – крапивой, обжигавшей ей голые ноги.

Молчание. Неужели мать все еще стоит за дверью и слушает, как стучат камни по булыжной мостовой и по ее дочери? Казалось, миновала целая вечность, прежде чем заскрипел наконец засов.

Она постарела. Длинные, некогда черные волосы поседели, и вся ее прежняя красота почти истаяла, как если бы каждый уходящий год стирал с лица ее очередной штрих.

– Селеста… – Ее имя мать выговорила так, словно все это время оно только того и дожидалось, чтобы слететь с ее губ: бабочка, которую она так и не прогнала прочь.

Мать схватила ее за руки, прежде чем Лиска успела отпрянуть. Провела по волосам, принялась целовать лицо. Снова и снова. Крепко прижала ее к себе, словно надеялась вернуть все те годы, когда ее не было. Потом повела ее за собой в дом. Заперла дверь на засов. Им обеим было ясно зачем.

Дом по-прежнему пах рыбой и сырыми зимами. Все тот же стол. Те же стулья. Перед печкой все та же скамья. А за окном – ничего, кроме луга и пятнистых коров, как будто время прервало свой бег. Но Лиска по пути видела множество брошенных домов. Зарабатывать себе на жизнь дарами земли и моря – нелегкая участь. И соблазнительный грохот машин манит людей тем больше, что заставляет поверить, будто все во власти человеческих рук и можно не бояться ни ветра, ни морозов. Но это ветер и мороз сделали человека человеком.

Мать пододвинула Лиске миску супа.

– Все в порядке.

Нет, вопросом это не было. В голосе матери звучало облегчение. Вина. И море беспомощной любви. Но этого не было достаточно.

– Мне нужен перстень.

Мать поставила на стол кринку, из которой наливала Лиске молоко.

– Он ведь у тебя, да?

Мать не отвечала.

– Пожалуйста! Мне очень надо.

– Отец был бы против, чтобы я тебе его отдавала. – Мать пододвинула ей кружку с молоком. – Ведь ты не знаешь, сколько тебе отпущено!

– Ничего, я еще молода.

– Он тоже был молод.