Живые тридцать сребреников

— Это картины, — сказал Вик. — В прошлом году мне сделали предупреждение, что если они будут демонстрироваться, то их уничтожат. А недавно стало известно, что «в связи с неадекватностью владельца» коллекцию постановили изъять. Ты же хотел купить одну? Я дарю тебе их все. Честно говоря, такие мне теперь и не нужны, они отвлекают и искушают, но уничтожить самому или позволить это другим… нет, рука не поднимается. Не так давно некоторые из моих картин стоили целое состояние, и однажды цена может вырасти снова. Но это не важно. Мне подумалось, что единственный человек, кого они, вот такие, сделают счастливым — это ты. Я подписал дарственную. Только не показывай их никому до специального разрешения, иначе история повторится. Может быть, хочешь поговорить с Мирой?

Сергей отключился.

У него едва не вырвалось «да». И что бы он сказал? «Прощаю, будь счастлива»?

— Что за картины? — Амелия вновь сбросила парео, но близко не подходила — осталась на расстоянии, будто Сергей чем-то заразился, и сначала следовало разобраться, насколько это опасно. — Только старые опусы или что-то новенькое?

Она знала, что Вик всегда рисовал Миру и только Миру. Даже если ее не было на картине, создавалось ощущение, что она там.

Сергей отмахнулся и стянул с себя шорты.

— Потом посмотрим.

— Не лучше ли отказаться? — Амелии не нравилось, что в доме появятся изображения конкурентки за душу партнера. — Ты же слышал, с картинами что-то не так. Нам не нужны проблемы.

— Дарственная подписана, посылка уже в пути.

Его решимость бросалась в глаза, и Амелия отстала. Выражение лица «Да, дорогой» подразумевало «Мы к этому еще вернемся».

Снова взяла жуть: лицо, почти копировавшее лицо Миры, выражало эмоцию, которой у настоящей Миры быть не могло.

В таких случаях Сергей поступал одинаково, партнерша уже знала эту особенность и ждала ее. Он хватал «Миру» и жестко наказывал за ненастоящесть. Скорее всего, Амелии нравились эти игры, так как она ни разу не пожаловалась, а лишь скалилась сладострастно, а потом ухмылялась, потирая вдрызг растерзанные красные выпуклости. Причем, она в долгу не оставалась, и затем опустошенно глотать воздух и перед выходом из дома заживлять царапины приходилось Сергею.

В темноте он иногда забывался, и в экстазе вылетало «Мира» вместо «Амелия». Партнерша в таких случаях делала вид, что не заметила ошибки.

Не заметить не могла, пусть даже в этот миг вопила, как недорезанное животное, или содрогалась со стонами. Значит, обижалась про себя.

А кто виноват? Сергей видел перед собой Миру, вот и «любил» Миру. И ненавидел. И всю скопившуюся за долгие годы любовь-ненависть выплескивал на ту, кто ее заменял. И это было здорово, потому что гнев терзал душу давно, но вымещать его на Мире было невозможно — она ушла бы намного раньше, сразу, как только он позволил бы себе лишнее.

Амелия в этом плане была просто находкой. «Лишнего» для нее не существовало, наоборот, ее ненасытные тело и фантазия становились все жаднее и требовательнее, им хотелось все больше и больше. Сергей даже подумывал: а не прибавить ли себе чего-нибудь с помощью боди-мода? Многие пары практиковали что-то такое — интимное, безумное, только для взаимного удовольствия. Амелия уже как-то намекала на это и, наверняка, обрадуется новому повороту в отношениях. В то же время некий червячок зудел в мозгу: «А вдруг Мира вернется, и что тогда?»

«Не вернется», — с горечью констатировал Сергей.

«А вдруг?» — настаивал внутренний голос.

«Она ушла совсем, ушла к тому, о ком грезила со школьной скамьи».

«На свете нет ничего постоянного, — не соглашалось подсознание. — Чудеса случаются, и ушедшие навсегда однажды навсегда же и возвращаются».

Верить хотелось, но не верилось. И все же рискованных экспериментов с внешностью Сергей сторонился. И без того с его яростной любовью-ненавистью и неукротимой фантазией партнерши грани человеческого естества стирались, ориентиры терялись, горизонты исчезали. В любви Амелия не признавала ограничений.

Как-то вечером Сергей с Амелией возвращались с гладиаторских боев — зрелища, на которое у Миры не хватило бы духу, а желание сходить туда никогда бы не возникло. В жестоком побоище кровь текла ручьями, летели отрубленные руки и ноги, и боль была настоящей — за что народ и любил эту пародию на древние бои. Пародию — поскольку побежденный не погибал, его уносили, и он восстанавливался, чтобы через несколько месяцев опять выйти на ринг.

— Сейчас везде говорят о том, что Вик нарисовал новую картину, — рассказала Амелия. — Шум стоит межзвездный, только об этом и слышно.

— И о чем же эта картина? — вяло поинтересовался Сергей.

Сердце забилось, но он не показывал вида. Тема была опасной. И зачем Амелия ее затронула?

— Он нарисовал плачущую женщину с мудрым ребенком на руках.

— Опять с лицом Миры?

Вик взялся за старое?

Амелия помотала золотыми локонами из стороны в сторону:

— Нет.

— Отчего же шум? — Дыхание восстановилось. — Что крамольного в женщине с ребенком?