Живые в эпоху мёртвых. Дилогия

— Нет не так. Жизнь у нас кочевая. Познакомился я в поезде с наркоманами, которые на лечение ехали на Соловки. Махнул я рукой на все и подался вместе с ними. Год я жил у старца Амвросия. Работали от рассвета и до заката. В холоде и полуголодные жили мы там. На руках такие мозоли наросли, что не только фокусы показывать, но и карандашом, наверное, писать бы не смог. Только вылечил Амвросий меня — и тело, и душу. В другого человека я там превратился. А старец стал из меня смену себе готовить, и через год я в Смоленск в семинарию поехал. Прекрасно я там отучился. В сан меня рукоположили. Приходом завалящим я обзавелся в местах здешних. Проповедовать у меня уж больно хорошо получалось. Люди ко мне потянулись. Из Москвы и даже городов дальних послушать меня ездили. Так снова я публикой обзавёлся. Снова себя как на арене почувствовал. Проповеди прочитал, как номер отработал, и рукоплещут тебе все. Это как наркотик. Выступаю, а сам млею от того как люди на меня с открытыми ртами смотрят. В кураж входить начал, азарт появился. Мне такие успешные выступления раньше даже померещиться не могли. Восторг, восхищение и почитание. Всю жизнь о славе мечтал, и сейчас она сама мне в руки лезла. Но как на грех я славы не выдержал. Пустился во все тяжкие. Какое-то время на это глаза закрывали, потом вразумлять стали, а меня как сам нечистый попутал. Погорел я на криминале. Подловили меня и поперли из священников. Все мне припомнили: гордыню, роптание, нрав мой, грешки и грехи прошлые. Лишили меня сана, но я публику свою за собой повел. А когда народ за мной пошел, тут я и прозрел, что отвечаю я за каждого из них. Господь глаза мне открыл. Слабость человеческую понял я. Каждый чего-то биться, каждый чего-то ищет, а усилия к борьбе прилагать никто не хочет. Любой из людей в тайне или явно мечтает о том, чтобы у него все было и ему за это ничего не было. Поэтому каждому хочется, что бы его защитили, и желаемое на блюдечке с голубой каемочкой преподнесли. Поэтому и обманываться рады. Человеку говоришь то, что он услышать хочет, так он за тобой и в огонь и в воду пойти готов. А после того, как он поверит, что защитишь его от всего на свете, дорогу к желаемому покажешь, и ответственность с него снимешь, он тебе душу готов продать. Ты думаешь, что после прозрения я пользоваться этим стал? Нет. Я каяться перед паствой моей начал. Богу сутки напролет молился. Прощения просил, архигреховнейшей тварью себя называл, прошения у последователей моих просил. Только после этого паства моя пуще прежнего ко мне приклеилась.

— И тогда ты решил, что вести их — твое призвание?

— Выбора у меня не осталось. Наверное, такое испытание Господь для меня уготовал. Зря ерничаете. Власть — это, прежде всего, ответственность. А ответственность — это такой груз, который не каждому под силу. Только мало кто это понимает.

— Так и зачем ты нам тут истории такие душещипательные рассказываешь? С гипнозом по-моему у тебя не очень получается.

— Братцы, простите меня, пожалуйста. Зла не держите ни на меня, ни на детишек моих. Ведь ничего плохого вам не сделали. Приняли как родных. Обогрели, накормили. Зачем вы так? Погибнут мои детишки без меня. Поделятся на группировки и бороться за власть начнут. А кончится это все тем, что перебьют половину, все разрушат, разбегаться, а выживут в итоге единицы.

— Ничего не сделал? — взвизгнула Людмила. — А на доченьку мою накинулся. Орал как бешенный.

Мужчины за разговором даже не заметили ее возвращения.

— Так у меня выбора не осталось. Когда мне сестры рисунки твоей девочки принесли то, как я должен был отреагировать?

— Правильно! Ты ее убить хотел! Сволочь! — закричала женщина.

— Да побойся Бога. Никто никого убивать бы не стал. Объявил бы все происками нечистого, души людей смущающего. Моление и ночные бдения на трое суток бы назначил. Епитимию на девок возложил бы. Сама подумай. Ты для меня слишком важна. С твоим опытом и умением. Я лучше тремя бойцами пожертвую, чем медсестру на съедение общине нашей отдам. А как я могу твою доченьку обидеть, ведь блаженная она, убогая.

— Ты Сонечку убогой назвал! За идиотку ее держишь, старый козел?!!! — дико заорала на лохматого попа Людмила и мгновенно бросилась на него как дикая кошка.