Живым не брать

— Вот что, Коля, ты уж дождись своих, а я пошел. Ты оставайся. Сам понимаешь, у меня дело…

Таштемир поднял автомат, упавший на камни, закинул за плечо.

— Нет уж, Таш, — сказал Иволгин твердо. — Я с тобой. Автомат оставь. Сам иди, я прикрою.

— Зачем тебе лезть в мое дело? Скажешь — я тебя оглоушил. Пусть сами ловят…

— Значит, не веришь? И все равно, иди. Я их здесь придержу.

Иволгин тяжело перекатился на бок, достал из кармана гранату. Положил рядом с собой. Потом вынул плотный пакет, завернутый в полиэтиленовую пленку, протянул Таштемиру.

— Здесь деньги и адрес матери. Отошли. А теперь иди. Мне догорать в богадельне противно. Я здесь на солнышке постою за то, что предал. Поднесу сволочи свой сюрприз.

Они обнялись на прощание.

— Я сделаю все, Таш. Держись…

Таштемир был на середине перевала, когда снизу из ущелья долетел клепальный стук автоматов. Он остановился и замер. Тугой комок подкатился к горлу, и тогда Таштемир упал на колени и заплакал по-детски безысходно, в голос. Потом резко встал, мазнул рукавом по лицу и, еще раз взглянув вниз, быстро зашагал по склону к Каптаркале.

…Первую очередь Иволгин пустил поверху. Он постарался предупредить тех, с кем подрядился на черное дело, и остановить их на рубеже огня. Он считал, что автомат на горной тропе достаточно сильный аргумент в такого рода делах и может охладить пыл Мамардадзе. Но тот аргумента не принял.

— Иргашев, сдавайся! — прокричал волк Гмерти, сложив руки рупором.

— "Эв-ай-сь!" — прогремело эхо, отразившись от скал, и тут же его оборвало многоточие автоматной очереди, которую пустил вверх Романадзе. Иволгин ответил короткой строчкой. Он все еще не целился, хотя уже и не стрелял вверх.

— Сволочь! — разозлился Мамардадзе. — Обходим его, Гиви. Пора это дело кончать.

Обойдя тропу по головоломной круче, Мамардадзе вышел к позиции Иволгина с тыла. Тот успел повернуться и ударил в упор по ногам.

— Зараза! Русский пес! — заорал Мераб и всадил весь магазин в Иволгина. — Собака… Сколько же тебе этот гад заплатил, чтобы перекупить?!

Раненая нога его подогнулась, и он рухнул на колени, завыв по-волчьи от боли. Автомат, выпущенный из рук, отлетел в сторону и, звеня, покатился по камням.

Подбежал Романадзе. Бросил взгляд на окровавленное тело Иволгина, присел возле шефа.

— Мераб, что с тобой?

Мамардадзе приоткрыл глаза, глубоко вздохнул и еле слышно проговорил:

— Пить… Дай попить, бичо…

— Ты меня узнаешь?

— Да, Гиви. Дай флягу…

— Что с тобой?

— Нога… Пес поганый! Я его с рук кормил, а он изменил.

— Э, генацвале, побереги силы. Не волнуйся.

Романадзе нагнулся и осмотрел ранение. Было хорошо видно, что три или даже четыре пули, кучно ударившись в бедро, раздробили кость, превратив ногу в кровавое месиво, из которого торчали белые острые осколки.

— Пей, — сказал Романдзе и протянул Мерабу флягу.

Тот жадно схватил губами горлышко и, захлебываясь, стал пить. Наглотавшись теплой воды, откинул голову и закрыл глаза. Попросил негромко:

— Перевяжи…

— Сейчас, — сказал Романадзе.

Спустившись к убитому Иволгину, Романадзе поднял его автомат. Осмотрел, отщелкнул рожок магазина. Тот был пуст. Вставив на его место новый, Романадзе сделал несколько шагов в сторону, прицелился в Мамардадзе и придавил спусковой крючок пальцем. Прогремела длинная, тягучая очередь. Тело Мераба несколько раз вздрогнуло, потрясаемое ударами пуль. Затем Романадзе снова поменял рожки и положил автомат Иволгина возле его откинутой руки. Подошел к Мерабу, перевернул тяжелое тело на живот и стащил с его плеч вещевой мешок. Все так же, не торопясь, развязал, сунул руку внутрь, пошарил там и вынул черный кожаный футлярчик с ключами от конторы и сейфа. Сунул добычу в карман, а вещмешок отшвырнул в сторону. Минуту-другую убийца стоял над телом Мамардадзе, словно прощаясь. Наконец, закинув автомат на плечо, спокойно двинулся в сторону долины, откуда они пришли втроем.

17

Таштемир пришел в Каптаркалу — маленький горный кишлак, в котором родился его отец, — во второй половине дня. Пройдя закоулками, известными с детства, очутился возле дома младшего дяди — Рахимжона.

Старый солдат, на чьем теле рубцов и шрамов было больше, чем медалей на пиджаке, жил одиноко. Увидев племянника, старик всплеснул руками и закачал головой. В голосе его смешались и радость, и горечь.

— Бисмилля рахмани рахим! Во имя Аллаха милостивого и милосердного, творца всего сущего, покровителя великих пророков! Слухи о твоих делах, сынок, опередили твое появление. Никто здесь уже и не знает, кто ты: великий разбойник или герой, решивший щитом славы прикрыть народ, осыпаемый стрелами бедствий. Люди говорят и думают всякое.

— Мне трудно ответить вам, дядя, — сказал Таштемир, обнимая старика. — Назвать себя щитом народа — значит, незаслуженно возвеличить себя. Каждый должен носить одежду, которая ему по плечу. Гору горя не одолеет самый могучий палван, хотя в силах народа разнести ее по камушку. Я лишь один из тех, кто взял в руки свой камень, и пытаюсь отнести его подальше. Мне не по душе, если чаша людской печали вдруг наполнится новыми слезами несправедливости.