Живым не брать

Поэтому, когда Гусь узнал о том, что его пригласил Лев, прапорщик воспринял известие без волнения.

— Леонид, — начал разговор капитан Лев, — я бы и сам сделал то, что хочу предложить тебе, но меня до конца дознания никуда из гарнизона не отпустят. А этого подонка Чикина надо догнать и открутить ему башку. Ты знаешь, я уже давно не служу идее, но здесь такой случай…

— Бросьте, товарищ капитан. Так я вам и поверю, что вы идее не служите. Денег нам не платят, значит, в России единственные патриоты — военные. Служат за так, ко всему хрен знает кому…

— Не в этом дело, Леонид. Ни ты, ни я идее давно не служим. Нет у нас ее. Поэтому никакой гуманностью руководствоваться в отношении поганцев, поднимающих руку на членов нашего братства, я не намерен.

— Согласен.

— Леонид, пойди к комбригу. Пусть разрешит тебе двинуть по следу.

— Товарищ капитан, где этот след найдешь?

— Он побежал на север.

— С чего это вдруг? Моча бросилась в голову? Там же на сотню верст глухая тайга.

— Насчет мочи ты прав: она его шибанула по мозгам уже тогда, когда он решил затеять всю эту булду. А на север он побежал в расчете, что его там будет труднее найти. Даже если будут искать.

— Возможно и так, но почему вы решили, что он попрется именно на север?

— В дежурке с топокарты он оторвал верхнюю часть.

— Докладывали комбригу?

— Доложу, когда закончу допросы.

* * *

Полковник Зотов прапорщика Гуся знал и ценил. Иногда говорил о нем: грамотешки такому побольше, еще тот Лебедь из него вышел бы, потом хоть в президенты.

Ко всему Гусь силен физически: на соревнованиях в бригаде по поднятию тяжестей кинул вверх на вытянутую руку двухпудовую гирю (тридцать два кило — не халам-балам!) аж четыреста сорок раз. Это даже болельщикам надоело, и они потихоньку начали расходиться.

Голос у Гуся — труба. И владеет он им в совершенстве: команды подает протяжно, тоном ровным, спокойным, без пережима:

— Рё-от-та, равняйсь!

Солдаты рывком бросают головы в сторону правого плеча, так что, похоже, будто их сдуло порывом ветра. Любо-здорово видеть командирскому глазу такое однообразие. Но существует еще и строгий старшинский принцип: «Я не знаю, как должно быть, но все вы делаете неправильно». Короче, если тебе подчиненные угодили с первого раза, то ты плохой командир. Гусь впитал в себя понимание этой истины с давних пор и традиций не нарушает. Потому как ни старайся, с первого раза прапору не угодишь.

— Отставить! — И опять Гусь командует спокойно, без раздражения. Больше того, считает нужным пояснить, почему и чем недоволен: — Не слышу щелчка головы. — И тут же снова: — Рё-от-та, равняйсь!

Головы дружно поворачиваются вправо, строй замирает.

— Видеть грудь четвертого человека! — Гусь наводит последний глянец на линейку строя. — И подбородочки выше. Так держать!

Строй звенит тишиной, как натянутая, но не тронутая рукой струна.

— Рё-от-та, — пока еще все тем же спокойным голосом. И вдруг будто бьет по большому барабану: — Смир-р-р-рна!

Строй вздрагивает и костенеет.

Гусь слегка сгибает колени, полуприседает у левого фланга. Затем бросает взгляд вдоль линии сапог. Негромко шипит:

— И не ш-ш-шевелись!

Гусь мыслит ясно, говорит афористично. Услышишь раз, запомнишь навечно. Если он кого-то отчитывает, то предельно тактично и вежливо: «Рядовой Трушин, закройте в строю рот, а то трусы видно». А если что объясняет, то крайне доходчиво: «Ефрейтор Саломаха, последний раз предупреждаю — дневальный на посту не должен выходить за квадрат круга своей тумбочки. Не знали? Теперь знайте, потому что голова у солдата — чтобы носить каску, а разум — чтобы им соображать».

Начальство ценит в Гусе не только его командирские качества, но и трезвую голову: Гусь не пьяница, и, если употребляет нечто с градусами более сорока, то полный мизер — не более сотки в день. Учитывая холодный климат Синегорска с его зимними вьюгами и знобкими летними ветрами, принимая во внимание постоянное пребывание прапорщика вне помещений — на плацу, на технической территории, на периметре охраняемой зоны — легко понять, что в такой ситуации казенная одежонка не очень-то греет, а сто граммчиков — как-никак.

Вон, даже в Москве, которая долгое время считалась столицей нашей родины, а теперь даже стала столицей России, зимой слонам в цирке, чтобы они не дали с холоду дуба, регулярно на ночь подносят по стопке. Как считается, для сугрева. И это не анекдот, а неопровержимый факт.

Правда, в привычках Гуся есть небольшой нюанс. Сто граммов на девяносто шесть килограммов живого веса прапорщика, то же самое — что дробина для носорога. Поэтому Гусь от причитающейся ему ежедневной нормы воздерживается и позволяет себе захорошеть только по воскресеньям, после баньки под хорошую закусь.