Живым приказано сражаться

— Нужно делать именно то, что мы делаем, Мария. Отражать атаки, уничтожать противника и держаться.

— Но ведь они же мучаются.

— Такова их солдатская судьба.

— Я тоже измучилась, Андрей.

— Вижу, милая, вижу. И видеть это — тоже… очень больно.

Громову хотелось напомнить Марии, что он давал ей шанс избежать страшной участи, но решил, что делать это сейчас — бессмысленно и жестоко. К тому же он просто не представлял себе, что бы они здесь делали с ранеными, не будь с ними Кристич. В доте неплохая аптека: шприцы, обезболивающие, снотворные, антисептические средства… Осмотрев ее впервые, Громов даже поразился, что о них так основательно позаботились. Но разобраться во всем этом мог только медик. Не зря Шелуденко строго запрещал отпускать санинструкторов.

— Кстати, умоляю: если меня ранят, если я буду без сознания… словом, в любом случае я не должен попасть в плен. Я покажу тебе, как пользоваться пистолетом….

— Что ты, Андрей, что ты?!

— Бойцы могут побояться добить командира. А я не должен попасть в плен, не имею права. Ты поняла меня?

— Не нужно об этом, Андрей. Как ты можешь приказывать мне такое? Нет, на такое я не способна.

— Ты сделаешь то, что я приказываю.

Громов помог бойцам отнести раненого в санчасть и вернулся в артиллерийскую точку. Все ожидающе посмотрели на него. Чувствовалось, что они подавлены случившимся и что каждый сейчас думал об одном и том же: «А ведь следующее попадание может оказаться моим»…

Лейтенант молча достал из ящика снаряд, заслал в казенник и, наведя по висевшим на стене данным для стрельбы на понтонную переправу, дернул за шнур.

— Петрунь, снаряд!

— Есть снаряд.

Он на глазок довернул так, чтобы снаряд ушел на дорогу возле моста, и снова выстрелил.

— Разрешите, товарищ лейтенант, — опомнился наконец Крамарчук. — У нас это будет получаться нежнее.

— Да, сержант, к орудию. Огонь по переправе. Держать под контролем шоссе. Бить по окопам, по любой цели. У нас еще уйма снарядов. Дот должен держать фашистов в постоянном страхе. Мы здесь не для того, чтобы скулить, а чтобы заставлять врага бросать на дот все новые и новые силы.

6

— Какой день сражается гарнизон этого дота, обер-лейтенант?

— В полном окружении — шестой.

— В таком случае ценю ваше олимпийское спокойствие. На вашем месте я бы слегка нервничал. В городе уже появились листовки: «Беритесь за оружие! Бейте оккупантов! Пусть вас вдохновляет пример бойцов бессмертного дота». Вас это не смущает?

— Господин оберштурмфюрер, в моей роте осталось двадцать человек. Двадцать, понимаете?!

— Но вас укрепили еще одним взводом и ротой румын. Кроме того, танки, полевые орудия, пулеметы…

— Атаки в лоб ничего не дают, господин оберштурмфюрер. Мы только губим людей.

— Вы меня растрогали, обер-лейтенант. Прикажете таким же образом растрогать командира вашей дивизии?

Ясное дело, Штубер понимал, что этих бездумных атак нужно было избегать. В конце концов русские никуда не денутся. Их ресурсы ограниченны. Но существовал приказ: атаковать, захватить, казнить всех оставшихся в живых… И отменить этот приказ он не мог. Кто-то там, из командования, все еще не хотел понять, что они столкнулись с необычным дотом. Впрочем, остальные тоже были необычными. Однако их сопротивление удалось сломить довольно быстро. В устах командования это был сильный, убийственный аргумент.

«Вот именно: убийственный, — саркастически ухмыльнулся Штубер этому определению. — В чем нетрудно убедиться, выслушав доклад обер-лейтенанта».

Штубер не верил в то, что в «Беркуте» особо подобранный гарнизон. Просто речь должна идти о талантливой организации обороны. О том, что комендант дота умеет поддерживать дисциплину, да и сам, наверно, храбрый человек. Как все-таки много зависит от офицера!

— Привезли женщину, господин оберштурмфюрер.

— Да, вижу, — ответил тот, неотрывно глядя на склон долины, в который врос этот проклятый дот. — Ну, ведите ее. Где этот ваш унтер-полиглот? Пусть идет вслед за ней и выкрикивает все, что ему велено сказать.

Проходя мимо Штубера, женщина затравленно посмотрела на него и вдруг замерла от удивления. Она, конечно, узнала его. Штубер лишь указал дом, но с самой женой Крамарчука, Оляной, не беседовал. И все же Оляна сразу признала в нем того «красного командира», которого кормила, которому давала приют и с которым…

Вспомнив об их невольном грехе, Оляна вздрогнула: «Господи, за что ж Ты так караешь меня?!» — прошептала она.

И все же Оляна ожидала, что Штубер заговорит с ней, объяснит, что происходит, кто он такой. Однако оберштурмфюрер лишь смерил ее холодным, презрительным взглядом и брезгливо махнул рукой. Еще позавчера он верил, что этот пропагандистский трюк с женой артиллерийского сержанта, возможно — заместителя коменданта, повлияет на моральное состояние гарнизона. Но сейчас он уже не сомневался в том, что ни к сдаче дота, ни к чему бы то ни было конкретному это не приведет.