Живым приказано сражаться

Он усадил фашиста за стол, под стеной и, попросив Марию постоять в коридоре и проследить за тем, что происходит на улице, уселся за стол напротив.

— Где ты оставил машину?

— На дороге. За полем. Нужно долить воды. — Солдат был явно не из фронтовиков. Рабочий парень, шофер, мобилизованный на фронт и, по существу, ничему не обученный. Но сейчас он был врагом. Пусть даже необученным.

— Кто в машине?! Говори правду, иначе — смерть.

— Никого. Там, в кузове, ящики.

— Ты не мог ехать один, без охраны, без сопровождающего.

— Унтер-офицер приказал ехать одному. Здесь недалеко, в соседнее село. Вчера мы ездили туда вместе. А сегодня он решил немного поспать.

— Ты возишь эти ящики на станцию?! В них боеприпасы? Почему ты молчишь? Отвечай: в ящиках боеприпасы?!

— Да, господин… Есть и боеприпасы. Скажите, вы немец? Русский немец, живший здесь?

— Можешь считать меня русским немцем. Скажи, оберштурмфюрер… — что это за чин такой?

— Оберштурмфюрер СС. Это как обер-лейтенант в вермахте.

— Оберштурмфюрер Штубер… Такого офицера ты знаешь?

— Штубер? Нет. Не убивайте меня, господин офицер. Я никому не скажу, что здесь происходило. Клянусь Господом Богом, — перекрестился он. — Спрашивайте. Расскажу все, что знаю. Я не фашист. Работал недалеко от Франкфурта-на-Майне. Отец мой тоже шофер.

— Сейчас ты — солдат, — резко ответил Громов. Ему противна была трусость в любом ее проявлении. — На тебе форма. И твоя армия грабит эту землю, убивает ее людей. Ты что, так до сих пор и не понял этого?

— Понял, господин офицер. Я все понял.

— По-немецки я говорю правильно? — неожиданно мягко спросил Громов, чтобы успокоить немца.

Тот на минуту замер — таким неожиданным показался ему вопрос этого странного русского офицера.

— Да, очень правильно. Почти… Иногда чуть-чуть слышатся неправильные произношения. Например, когда вы произносили звание офицера СС.

— Учту. Если фашисты узнают, что тебя отпустил русский партизан и что ты ответил на все его вопросы, они вздернут тебя.

— Конечно, вздернут. Но от кого они узнают? Зачем мне рассказывать об этом? Смерть от гестапо ничуть не приятнее, чем от рук партизана.

— Ты уже имел дело с полицией безопасности?

— Бог миловал. Но знаю, что ее побаиваются даже офицеры контрразведки. Там служат в основном эсэсовцы. Это страшные люди. Тот, кто попадает туда, оказывается или на виселице, или в концлагере, откуда тоже не возвращаются.

— Консервы у тебя в машине есть?

— Два ящика. Хорошие бельгийские консервы. Говядина. И четыре ящика гранат. В остальных патроны к пулеметам. И мины. Кажется, мины. Вчера они были.

Громов отсоединил от его автомата магазин, проверил, нет ли патрона в стволе, и бросил автомат на стол.

— Бери и пошли.

Во дворе он дал немцу возможность набрать воды и приказал, чтобы тот шел к машине, а сам спустился в овраг, пролегающий параллельно дороге.

Потом, уже сидя в кабине, он приказал водителю развернуться и поехать к перелеску, что виднелся неподалеку.

— Возле леса тебя остановил партизан в форме немецкого офицера, — объяснял он шоферу. — Он выволок тебя из машины и начал осматривать ящики. Воспользовавшись этим, ты убежал. И понял, что твоей машины уже не существует. Не ты виноват, что оказался без охраны. Так и говори на допросах.

Они свернули с дороги, заехали в небольшую рощу. Немец сам услужливо отнес два ящика с тушенкой и два ящика с гранатами в лес и замаскировал их в небольшой ложбине, указанной ему Громовым. Делал он все это быстро и аккуратно, как будто сам уже был партизаном. Пока он управлялся с консервами, Громов вскрыл еще один ящик и взял оттуда пять гранат с длинными деревянными ручками. Когда шофер замаскировал и этот ящик, они вернулись на дорогу и проехали еще с километр. Дорога пока что была пустынной. Пропылило всего две машины, но сидевшие там немцы ничего подозрительного не заметили.

Потом они снова свернули в перелесок. Там Громов и вправду вытащил водителя из кабины и с огромным удовольствием съездил его по челюсти.

— А теперь вон, в лес! — Но вдруг, опомнившись, крикнул: — Стой! Ты понял, почему я ударил тебя?

— Это доказательство, господин офицер.

— Все может случиться в этом мире, парень. Я спас тебе жизнь, хотя мог бы пристрелить. Ты должен запомнить это. Не зверствуй. Где и в чем только можешь, помоги людям, на землю которых ты пришел как враг. А теперь дай-ка я тебя еще раз. Для верности. Не бойся, зубы и челюсть останутся целы…

— Спички у тебя есть? — спросил уже у лежавшего на земле.

— Зажигалка, господин офицер, — еле проговорил тот, сплевывая кровь.

— Облей машину бензином, подожги и беги в лес.

— Спасибо, господин офицер. Вы истинный христианин.

Громов рассмеялся, подобрал пилотку немца и положил туда три банки консервов. Автомат спрятал в кустах.

Возвращаться в село к Марии он уже не мог. Ничего, они с Крамарчуком проведают ее завтра вечером. Заодно устроят себе баньку.

Он ушел, не оглядываясь, будучи твердо уверенным, что немец выполнит его приказ.

Взрыв прогремел, когда Громов уже был далеко.

32