Жизнь

Я ведь никогда не сочинял на постоянной основе ни с кем, кроме Мика, а с Миком я, в общем-то, больше уже ничего и не сочинял. Мы теперь писали каждый свое. И я не понимал, пока не стал работать со Стивом Джорданом, насколько я по этому соскучился. И насколько важно для меня работать с кем-то. Когда бэнд собирался в студии, я часто писал песни прямо там – вставал к микрофону и подвывал, голосил, вытягивал из себя вещь всеми средствами. Уодди в этот процесс въехал не сразу.

Уодди Уоктел: Это было оборжаться, правда. У Кита представление о сочинении песен такое. “Микрофоны выставь”. – “А? Ладно”. Дальше он говорит: “О'кей, запевай”. – “Что запевай?” А он: “Петь давай!” “Да ты о чем вообще? Что петь-то? У нас же нету ничего”. – “Ага, точно, давай сообразим что-нибудь”. И все вот так. Это такой у него нормальный процесс. Так что мы со Стивом встаем с ним рядом, и из него выходит отрывками: “А хули… вроде ничего” – он так подбирает фразочки. Бросай все об стену, глядишь, что-нибудь пристанет. И так в принципе выглядел весь процесс. Просто поразительно. И мы тоже кое-какие строчки так придумывали, не только он.

Я и писать песни по-другому начал, не только петь. Как минимум я теперь писал не для Мика – не для его исполнения. Но главным образом я обучал себя пению. В первую очередь перевел песни в тональность пониже и тогда смог понизить голос в высоких номерах типа Happy. Мелодии тоже отличались от роллинговских. И еще я приучался петь в микрофон вместо того, чтобы урывками приближаться к нему, вскидывая гитару, как я привык раньше делать на сцене, когда пел. Дон Смит настроил микрофоны и компрессоры таким образом, чтобы я очень громко слышал себя в наушниках, и это означало, что я не мог петь во всю громкость или орать – опять же то, к чему я привык. У меня стали писаться песни потише, баллады, всякая лирика. Песни от сердца.

Мы поехали в тур. Раз – и я фронтмен. Ну ладно, собрались – и вперед. Из-за такого разворота я с куда большим пониманием стал относиться к каким-то миковским дурацким закидонам. Когда тебе приходится петь каждую хренову песню, приходится как-то разрабатывать легкие. Нужно же было каждый день отпахать часовое с лишним шоу, и не только петь, но и скакать и управляться с гитарой, – из этого и развился мой голос. Одних от него воротит, другие его обожают. Голос с характером. Никакой не Паваротти – но мне и не нравится, какой у Паваротти голос. Когда отвечаешь за сольный вокал в группе, это здорово выматывает. Одного только дыхания сколько надо. Петь песню за песней – для большинства этого хватит, чтобы под конец просто свалиться с ног. Пропускаешь через себя офигенный объем кислорода. Был так тяжело, что мы отрабатывали концерты, уходили со сцены, и я сразу шел спать! Бывало, конечно, что мы не ложились до следующего шоу, но чаще всего – даже и не думай! Мы от этих гастролей ловили кайф, как никогда раньше. Почти каждый вечер Winos провожали стоячей овацией – мы собирали небольшие залы, распродавали большие, выходили в ноль. Уровень мастерства на сцене был зашкаливающий, поголовно. Каждый вечер не игра, а сказка – музыка бурлила как сумасшедшая. Мы отрывались от земли. Это было настоящее чудо.

В итоге что Мика, что меня с нашими сольниками раскупали так себе. Ведь всем же нужны хреновы Rolling Stones. Ну, по крайней мере я с этого получил две классных рок-н-ролльных вещи и заработал личный авторитет. А Мик пустился в это дело с намерением стать поп-звездой на своих условиях. Пошел, поднял свой личный флаг, а потом его пришлось тихо спустить. Я не злорадствую по поводу того, что случилось, но для меня это было неудивительно. В конце концов он вернулся в Stones, чтобы заново найти себе место, – вернулся, чтобы все исправить.

* * *