Жизнь

Любовь продала больше песен, чем ты за жизнь съел горячих обедов. Тин-Пэн-элли на том и держится. Хотя вопрос еще в том, что люди понимают под любовью. Тема-то распространеннейшая. Вот ты – насколько ты способен придумать здесь новый ход, найти новое выражение? Если всерьез за нее взяться, поработать, получится неестественно. Тут все должно идти исключительно от сердца. И тогда люди вокруг начнут тебя спрашивать: это о ней, да? Это обо мне, правда? Угу, немного и о тебе, во второй половине последнего куплета. Чаще всего это про воображаемых возлюбленных, сборная солянка из женщин, которых ты знал.

You offer me
All your love and sympathy
Sweet affection, baby
It’s killing me.

’Cause baby baby
Can’t you see
How could I stop
Once I start, baby[257].

* * *

How Can I Stop. Мы писались в студии Ocean Way, в Лос-Анджелесе. Дон Уоз был продюсером, и он же сидел за клавишами. Он в эту вещь упаковал множество всяких намеков и отсылок. По ходу действия она все усложнялась и усложнялась, так что в один момент я уже думаю: черт, как мы будем отсюда выбираться? И с нами был Уэйн Шортер, которого привел Дон, – наверное, самый главный на планете джазовый композитор из живущих (а саксофонист и подавно), который в молодости играл в составах у Арта Блейки и Майлза Дэвиса. У Дона офигенные связи с музыкантами всех стилей, фасонов, размеров и расцветок. Он продюсировал большинство из них – почти всех, кто вообще того стоит. И кроме того, Лос-Анджелес был его родным домом уже сколько лет. Уэйн Шортер как джазмен заметил, что ему проходу не дадут за то, что он явился сюда отыгрывать дежурство, как это у них называется. Но как бы не так, вместо этого он выдал волшебное соло. Я думал, что приду и отыграю свое дежурное, сказал он, а в результате все мозги себе выдул. Потому что по поводу этого последнего куска песни я ему сказал: не думай ни о чем, играй что играется, давай. И он отработал фантастически. И Чарли Уоттс, который лучший джазовый ударник за все чертово столетие, тоже с ним отличился. Шикарная получилась сессия. How Can I Stop – это настоящая песня сердца. Все стареют, что уж там. Ее отличие от ранних вещей – насколько обнажены чувства, они здесь никуда не прячутся.

Я всегда думал, что любая песня как раз об этом – ты не можешь петь песню и одновременно что-то скрывать. И, когда мой голос подтянулся и окреп, я мог доносить им это обнаженное чувство, и я стал писать песни помягче, лирические, если хотите. Я бы не мог написать что-то подобное пятнадцать лет назад. Сочинять такую песню перед микрофоном – это как всем существом довериться другу. Веди меня, брат, я пойду за тобой, а уж потом мы разберемся со всем остальным. Это как будто тебя взяли прокатиться неизвестно куда. У меня может быть рифф, идея, набор аккордов, но я понятия не имею, что петь поверх этого всего. Терзаться дни напролет, вымучивать из себя “стихи” – это не мое. И что меня поражает во всем этом – это то, что, когда ты встаешь у микрофона и говоришь: “О'кей, поехали”, приходит что-то, о чем ты даже не мечтал. А потом за миллисекунду тебе нужно выдать что-то еще, и оно должно подойти к тому, что ты только что произнес. Как будто поединок с самим собой. И вдруг что-то проклевывается, и у тебя появляется рамка, с которой можно работать. Обязательно сто раз все запорешь, когда так работаешь. Просто нужно встать к микрофону и посмотреть, насколько тебя хватит, пока запал не кончится.

* * *

Thief in the Night – до мастеринга эта вещь добиралась долго, прошли все сроки. Название я взял из Библии, которую перечитываю довольно часто, – там навалом очень классных фраз[258]. Это песня про нескольких женщин, а начинается все вообще когда я был подростком. Я знал, где она живет, знал, где живет ее бойфренд, и я простаивал на улице у ее дома в Дартфорде. По сути, вся история оттуда и начинается. И еще она про Ронни Спектор, потом про Патти, и про Аниту тоже.

I know where your place is
And it’s not with him…

Like a thief in the night
I’m gonna steal what’s mine[259].