Жизнь

Я потом выяснил, что мне повезло с этим вторым толчком. Потому что от первого у меня образовалась трещина в черепе, и она могла сидеть там еще черт знает сколько месяцев, пока бы ее не обнаружили или пока я не загнулся бы с ее помощью. Кровь в череп могла сочиться через нее еще долго. Но второй удар заставил ее почувствовать. В ту ночь я принял пару таблеток аспирина от головной боли, что вообще-то неправильно, потому что аспирин разжижает кровь – такие вещи узнаешь, когда готовишься себя убить. И, судя по всему, во сне у меня случилось два припадка. Я их не помню. Я думал, у меня просто приступ страшного захлебывающегося кашля, – я проснулся под слова Патти: “Ты в порядке, родной?” “Да, все нормально”. Потом случился еще один припадок, и тогда я увидел, как Патти бегает по комнате: “Господи, господи” – и названивает куда-то. Теперь у нее началась паника, но паника контролируемая – она активно взялась за дело. Слава богу, та же самая история приключилась с владельцем острова несколько месяцев назад, так что он распознал симптомы, и я не успел опомниться, как уже летел на Фиджи, на главный остров. Там меня осмотрели и сказали: ему надо в Новую Зеландию. Самый худший перелет за всю мою жизнь – с Фиджи в Окленд. Меня всего пристегнули – фактически уложили в смирительной рубашке на носилки – и запихали в самолет. Я не мог двигаться, а лететь нужно было четыре часа. То есть голова уже не главное – я не мог пошевельнуться. Я ругался: “Блин, дайте мне хоть что-нибудь!” – а они отвечали: “Ну, это можно было только до взлета”. “Ну так и какого хуя не дали?” Я матерился без остановки. “Дайте мне что-нибудь обезболивающее уже наконец!” “Нам нельзя, пока идет полет”. Четыре часа этих идиотских отговорок. Наконец они доставили меня в больницу в Новой Зеландии, где меня уже поджидал Эндрю Лоу, нейрохирург. К счастью, он оказался моим фанатом. Эндрю рассказал мне – уже потом – что, когда был молодым, у него в ногах над кроватью висел моя фотография. Дальше меня передали ему в руки, и я мало уже что запомнил про ту ночь. Мне поставили морфий. И после этого я проснулся в нормальном самочувствии.

Я там пролежал, наверное, дней десять – очень приятная больница, очень приятные сестры. Например, была одна милая сестричка из Замбии, просто умница. Где-то с неделю доктор Лоу каждый день устраивал мне тесты. Я наконец спрашиваю: ну и что теперь? А он говорит: мы вас стабилизировали. Можете лететь к своему врачу в Нью-Йорке, или в Лондоне, или где там еще. Элементарно, был такой расчет, что я захочу самое что ни на есть медицинское обслуживание в мире. Не хочу я опять в самолет, Эндрю! К тому моменту я его уже как следует узнал. “Не собираюсь никуда лететь”. – “Да, но без операции-то вам никак”. Я говорю: “Знаешь, я вот что решил. Ты будешь ее делать. Причем немедленно”. Он спрашивает: “Вы уверены?” Я говорю: “Абсолютно”. И захотел втянуть эти слова обратно. Я что, правда это сказал? Сам предложил человеку вскрыть башку? Но нет, я все-таки знал, что решение правильное. Я уже знал, что он один из лучших, – мы разведали про него все что можно. Мне не хотелось сдаваться кому-то незнакомому.

В общем, доктор Лоу вернулся через несколько часов со своим шотландским анестезиологом Найджелом. И мне взбрело в голову, что в таком положении самый понт будет сказать: Найджел, меня отключить – надо сильно постараться. Меня еще никто не смог вырубить. Он говорит: внимание, начинаю. И через десять секунд меня все, можно выносить. Прошло два с половиной часа, и я проснулся в самых прекрасных чувствах. Говорю: слушайте, не пора уже вам приступать? И Лоу отвечает: все, дружище, дело сделано. Он вскрыл мне череп, высосал все сгустки крови и приладил обратно вырезанный кусок, как шапочку, шестью титановыми штырьками, которые должны были ее держать. Я чувствовал себя нормально, когда проснулся, только обнаружил, что весь в трубках. Одна была прикреплена к концу члена, одна торчала отсюда, другая – оттуда. Я спрашиваю: что это за поебень такая везде? Лоу говорит: это морфийная капельница. Ну хорошо, это мы оставим. Я не жаловался. И кстати, голова у меня не болела после этого ни разу. Эндрю Лоу поработал прекрасно.

Я пробыл там еще где-то неделю. И мне дали немного морфия сверху. Они были очень хорошие, очень классные. В конечном счете у них был один интерес, как я убедился, – чтобы тебе было комфортно. Я редко просил добавить дозу, но когда все-таки просил, то в ответ было: хорошо, конечно. Рядом со мной лежал парень с очень похожей травмой. В его случае это была езда на мотоцикле без шлема, и он стонал и плакал, а сестры оставались с ним часами, успокаивали разговорами. Очень спокойные голоса. Ну а я уже тогда практически вылечился и только говорил ему: старик, я это понимаю, проходил только что.