Жизнь актера

К восьми часам я был готов. Я бродил по улицам, набережным, по порту, надеялся, что ноги сами приведут меня на площадь д'Иветт, где я родился. Но после часа скитаний я вынужден был признаться, что инстинкт меня плохо направлял. Я спросил дорогу и неожиданно оказался перед домом, где родился. Я узнал его, хотя он сильно отличался от того, который сохранился в моей памяти, во всяком случае, он показался мне меньше. Площадь д'Иветт вокруг него, наоборот, кажется больше. Дом печальный, мрачный, он достоин фильма Карне. Когда я проходил в ворота, я ощущал на себе подозрительные взгляды. Не посмев идти дальше, я ушел и бродил по городу до десяти часов.

Со мной здоровались: «Добрый день, месье Маре». Здоровались не с актером, а с «господином Маре, родившимся в Шербуре». Никто не просил автограф, люди просто снимали шляпы и говорили: «Добрый день, месье Маре», будто я никогда не покидал этот город. Я — один из них. Какой-то человек здоровается со мной за руку.

— Вы идете повидать отца?

— Да.

— Я знаю вашего отца, мой дом на той же улице. Он живет у мадам Леруа. Я вас провожу.

Так я узнал, что отец живет не один. В десять часов я позвонил в дверь. Мне открыла дама.

— Я госпожа Леруа, двоюродная сестра вашего отца.

Она проводила меня в небольшую гостиную, предложила сесть и сама села напротив.

— Мы одного возраста с вашей матерью, мне тоже семьдесят два года.

Она держится очень прямо. На ней черная юбка, корсаж в цветочек неопределенного цвета, шемизетка из той же ткани. Волнистые волосы собраны в пучок, лицо без пудры. Она выглядит моложе своих лет. Она напоминает мне тетю Жозефину, которая была сестрой моей бабушки.

Она сразу заговорила об отце:

— Он очень болен. Я рада, что вы приехали. Если бы с вашим отцом случилось что-нибудь серьезное, что бы я делала? Я одинока, вдова с тридцать девятого года, вашему отцу прихожусь дальней родственницей. Ваш отец очень рассеянный, он ничего не смыслит в делах. — (Узнаю себя).

Он продал свой ветеринарный кабинет, не понимая, что вместе с ним продает и дом. Так он оказался без жилья. Я предложила ему квартиру в мансарде на третьем этаже своего дома. Он живет один. Две недели назад ему пришлось нанять прислугу. Он не любит, чтобы за ним ухаживали, но из-за болезни был вынужден пойти на это. Вы бы посоветовали ему лечь в клинику или устроиться в дом престарелых. Он сейчас спустится. Я разожгла огонь в соседней гостиной, чтобы ему было тепло. Я скажу, когда можно будет туда войти. Вы знаете, мне ведь все известно.

После паузы она продолжала:

— Думаю, он произведет на вас тягостное впечатление. Он очень исхудал. Он не может есть, его постоянно мучает жажда.

Пока она говорит, я вспоминаю, что мать рассказывала, будто у отца была любовница, с которой он жил. И будто с ней он путешествовал по Египту. Я смотрю на эту даму, преданную отцу скорее из чувства долга, чем из любви, которая к тому же явно хочет избавиться от него. Трудно поверить, чтобы эта холодная женщина могла быть чьей-то любовницей.

Она встала.

— Пойду узнаю, может ли сейчас ваш отец принять вас. Она открыла дверь и оставила ее открытой. Потом открыла другую, ведущую в небольшую гостиную. Эту дверь она тоже оставила распахнутой. С места, где я нахожусь, мне видны только ноги, ноги сидящего человека и низ коричневых брюк. И еще горящие в камине дрова. Госпожа Леруа возвращается.

— Я провожу вас к отцу через несколько минут.

Прикрыв дверь, она снова села. Я не выдерживаю.

— Он в соседней комнате? — спрашиваю я.

— Да. После вашего телефонного звонка несколько лет назад ваш отец написал вам письмо, но так и не получил ответа. Больше месяца он поджидал почтальона, надеясь получить от вас письмо.

Я тут же догадался, каким образом мать узнала о том, что мы с Анри звонили отцу. Я объяснил госпоже Леруа, что был очень удивлен, так и не получив никаких известий от отца после этого телефонного звонка. В свое время я спрашивал у брата, не проболтался ли он или кто-нибудь из его семьи.

Розали устроила мне жуткую сцену, она плакала, кричала, что моя попытка встретиться с отцом есть самая большая измена, какую только я мог совершить по отношению к ней.

А узнала она об этом очень просто: вскрыла письмо, поскольку занималась моей корреспонденцией.

— Я могу сказать об этом отцу?

— Нет, — ответила она. Но по ее тону я понял, что ей бы этого хотелось. — Вы и ваш брат являетесь его наследниками. Постарайтесь убедить отца лечь в клинику.

Она встала, вошла в соседнюю комнату и жестом пригласила войти меня. Очевидно, отец хотел отдышаться после спуска с третьего этажа и успокоиться перед свиданием со мной.

Я оказался в его объятиях,, прежде чем смог увидеть его лицо. Он прижался своей щекой к моей. Наверное, ему было трудно бриться, несколько оставшихся на коже щетинок кололись. Я видел лишь его плечо. Моя щека стала влажной — он плакал. Я тоже был очень взволнован, но не плакал. Мы продолжали стоять, крепко обнявшись. Конечно, он не хотел, чтобы я видел его слезы. А мне хотелось поскорее увидеть его лицо.