Жизнь Бенвенуто Челлини

Зашел ко мне этот мессер Латино Ювинале сказанный и велел мне, чтобы я делал папские монеты. Тут проснулись все эти мои враги; начали мне препятствовать, чтобы я их не делал. На что папа, заметив это, изругал их всех и пожелал, чтобы я их делал. Я начал делать чеканы для скудо, на каковых сделал половинного святого Павла, с надписью, которая гласила: «Vas electionis».[190] Эта монета понравилась гораздо больше, чем монеты тех, кто со мной соперничал; так что папа сказал, чтобы другие не заговаривали с ним больше о монетах, потому что он хочет, чтобы тем, кто будет их делать, был я, и никто другой. Итак, я свободно принялся за работу; а этот мессер Латино Ювинале водил меня к папе, потому что папа поручил ему это. Мне хотелось получить опять указ о должности чеканщика монетного двора. Но тут папа дал себе присоветовать, сказав, что сперва необходимо, чтобы я получил прощение за убийство, каковое я получу в августе, в День святых Марий,[191] по постановлению римских капориони,[192] потому что так принято каждый год в этот торжественный праздник выдавать этим капориони двенадцать осужденных; а что пока мне справят новый охранный лист, по каковому я могу жить спокойно вплоть до сказанного времени. Видя эти мои враги, что им никаким путем не удается возбранить мне монетный двор, они избрали другой прием. Так как покойный Помпео оставил три тысячи дукатов приданого одной своей побочной дочери, то они устроили, чтобы некий любимец синьора Пьер Луиджи, папского сына,[193] посватался к ней через посредство сказанного синьора; так и было сделано. Этот сказанный любимец был деревенский парень, воспитанный сказанным синьором, и, как говорят, ему от этих денег досталось мало, потому что оказанный синьор наложил на них руку и хотел ими воспользоваться. Но так как этот муж этой девочки, чтобы угодить жене, много раз просил сказанного синьора, чтобы тот велел меня схватить, каковой синьор обещал ему это сделать, как только он увидит, что немного поубавилось благоволения, в котором я у папы, причем так тянулось около двух месяцев, потому что этот его слуга старался получить свое приданое, а синьор, не отвечая ничего про это, но давал знать жене, что отомстит за отца во что бы то ни стало. Хоть я кое-что об этом и знал и являясь много раз к сказанному синьору, каковой делал вид, что оказывает мне превеликое благоволение; с другой же стороны он замыслил один из двух путей, или велеть меня убить, или велеть барджеллу меня схватить. Он поручил одному своему чертенку, солдату-корсиканцу, чтобы он это сделал как можно чище; а эти прочие мои враги, особенно мессер Трано, обещали подарить сто скудо этому корсикашке; каковой сказал, что это ему так же легко сделать, как выпить сырое яйцо. Я, который об этом проведал, ходил с открытыми глазами и с доброй охраной, и отлично вооруженный, в кольчуге и наручах, потому что такое я получил разрешение. Этот сказанный корсикашка, замышляя, по своей жадности, заработать эти деньги все целиком, думал, что может справиться с этим делом один; и вот однажды, после обеда, за мной прислали от синьора Пьер Луиджи; я тотчас же пошел, потому что этот синьор мне говорил, что хочет сделать несколько больших серебряных ваз. Выйдя из дому второпях, но все же в обычных моих доспехах, я быстро пошел по страда Юлиа, думая, что никого не встречу там в этот час. Когда я дошел до Конца страда Юлиа, чтобы повернуть к дворцу Фарнезе, то, так как у меня обычай широко огибать углы, я увидел, как этот корсикашка, уже сказанный, встал с того места, где сидел, и вышел на середину улицы; так что я ничуть не смутился, но приготовился защищаться; и, замедлив немного шаг, подошел к стене, чтобы дать простор сказанному корсикашке. Так как он тоже подошел к стене и, когда мы были уже близко друг от друга, я понял ясно по его повадкам, что он имеет желание мне досадить и, видя, что я совсем один, думает, что это ему удастся; поэтому я заговорил и сказал: «Храбрый воин, если бы это было ночью, вы могли бы сказать, что приняли меня за другого, но так как сейчас день, то вы отлично знаете, кто я такой, каковой никогда с вами дела не имел и никогда вас ничем не обижал, а я был бы вполне готов быть вам приятным». На эти слова он, с угрожающим видом, не уходя прочь, сказал мне, что не знает, о чем я говорю. Тогда я сказал: «Я-то отлично знаю, чего вы хотите и что вы говорите; но только это предприятие, за которое вы взялись, потруднее и поопаснее, чем выдумаете, и может, чего доброго, выйти наоборот; и помните, что вы имеете дело с человеком, который защитился бы против ста; и не в почете у храбрых людей, как вы, такие вот предприятия». Между тем и я смотрел по-собачьи, и оба мы изменились в лице. Между тем появился народ, который уже понял, что наши слова — из железа; так что у него не хватило духу взяться за меня, и он сказал: «Другой раз встретимся». На что я сказал: «Я всегда готов встретиться с честными людьми и с теми, кто на это похож». Уйдя, я отправился к синьору, каковой за мной и не посылал. Когда я вернулся к себе в мастерскую, сказанный корсикашка, через одного своего превеликого друга и моего дал мне знать, чтобы я его больше не остерегался, что он хочет быть мне добрым братом; но чтобы я очень остерегался других, потому что мне грозит величайшая опасность; ибо очень важные люди поклялись о моей смерти. Послав его поблагодарить, я стал беречься, как только мог. Немного дней спустя мне было сказано одним моим большим другом, что синьор Пьер Луиджи отдал прямой приказ, чтобы я был схвачен в тот же вечер. Это мне было сказано в двадцать часов; поэтому я поговорил с некоторыми моими друзьями, каковые меня поощряли, чтобы я немедленно уезжал. И так как приказ был отдан на час ночи, то в двадцать три часа я сел на почтовых и выехал во Флоренцию; потому что когда у этого корсикашки не хватило духу исполнить дело, которое он обешал, то синьор Пьер Луиджи собственной властью отдал приказ, чтобы я был схвачен, только для того, чтобы утихомирить немного эту дочку Помпео, каковая хотела знать, где ее приданое. Так как он не мог удовольствовать ее мщением ни по одному из тех двух способов, которые он придумал, то он замыслил еще один, о каковом мы скажем в своем месте.