Жизнь без шума и боли (сборник)

Она перечислила их через запятую – в доступном ей языке не хватало необходимых глагольных связок для того, чтобы Грейпфрутов воспринял и осознал сообщающуюся сосудистость Ольги. Впрочем, он бы ее не осознал, потому что он любил Ольгу. Она казалась ему особенной, касалась его босой пяткой под партой, не боялась червяков и змей, вообще увлекалась биологией, однажды вскрыла лягушку на переменке, да так ловко! «Ловкая девица, – думала Оливия, – но мы-то половчее будем, вскроем тебя, как лягушку, – и дело с концами». Она подсела к Ольге на уроке физики и, не обращая внимания на ее жаркое: «Куда ты пропала на три дня, тебя все искали, к отцу твоему ходил директор школы, и что ты думаешь он ответил?», – протянула ей гроздь каких-то сушеных ягод, найденных на даче, и прошептала: «Быстро суй это в рот, жуй и глотай!» Ольга посмотрела на Оливию заинтересованно, проглотила ягоды и облизнулась. Оливия осталась сидеть рядом с Ольгой и на следующем уроке, и на следующем, а после школы пошла провожать ее домой, и на следующий день тоже пошла, и в общем, Ольга скоро стала ей почти подругой. Тут-то Оливия и начала действовать. Ольгу она отвоевывала у этого враждебного мира буквально по частям.

Вначале Ольга обнаружила, что боится ящериц и лягушек.

Потом Ольга наступила на дождевого червя и расплакалась.

Потом получила двойку за четверть по геометрии, хотя это еще постараться надо было.

Но этого никто не замечал, потому что для всех окружающих Ольга по-прежнему была хоть куда, потому что Ольгой постепенно становилась Оливия, которая брала на себя все функции Ольги: развлекать класс вивисекцией, декламировать свежесочиненные стихи, запрыгнув с ногами на парту, безразличным взором смотреть куда-то в сторону горизонта поверх Грейпфрутова, разрезать себе ножом палец, чтобы показать остальным, что в этом нет ничего страшного, залить кровью новое, свежеподаренное платье, расплакаться от притворного ужаса.

Ольга же всё видела не так – находясь в относительном заточении внутри того, чем постепенно становилась Оливия, она расплакалась по совершенно иной причине, именно что наступив на дождевого червя, – стояла совсем одна посреди черной слякотной дороги и ревела навзрыд.

Потом Ольга обнаружила, что не может больше сочинять стихи, а ведь стихи у нее получались очень бойкие! Потом – что разучилась вязать яичницу (вязаная яичница – это был вообще ее конек, она всем девочкам-подружкам дарила на девичьи праздники вязаные яичницы). Все эти искусства без сожаления отнимала у нее Оливия – то случайным касанием руки, то неожиданным подарком, то вечерней прогулкой после уроков. Закончилось все тем, что однажды Ольга пошла прямиком к Грейпфрутову, наконец-то посмотрела прямо ему в глаза и сказала:

– Грейпфрутов, мне страшно. Я на всё согласна, только прекрати этот распад.

Грейпфрутов любил распад. Ему нравились падающие предметы, гравитация, законы Ньютона и Ольга. Посмотрев на Ольгу, он вдруг понял, что мир изменился. Из глаз Ольги на него посмотрела Оливия – с нежностью и пониманием. Грейпфрутов перекрестился от ужаса. Оливия сказала:

– Ну вот, видишь, если так , то уже совсем не страшно, – обвила Грейпфрутова руками и замерла в этом положении на несколько тысячелетий – ровно на то время, сколько длилась ее нечеловеческая тоска по ощущению Грейпфрутова рядом с собой.

Грейпфрутов замер от страха, восторга и неожиданно накатившей нежности. Ольга теперь была целиком его собственная Ольга, вот радость-то. Оливия теперь тоже была Ольга, причем его собственная Ольга – одна-единственная. Кто-то остался за кадром в этой истории, но Грейпфрутову было сложно понимать, кто именно.

* * *

Став Ольгой, Оливия очень быстро забеременела от Грейпфрутова, бросила школу и благополучно умерла во время родов, потому что беременна она была не человеческим детенышем, а каким-то предметом мебели, врачи даже не сказали никому, что это было, но завскладом куда-то это записал в качестве неожиданно перепавшего реквизита, а потом заведующий отделением взял себе – видимо, это диван был кожаный, удобный, или мягкий уголок на кухню, например, или барный стул, его продать можно выгодно. Это было своего рода наказание, поняла Оливия перед тем, как сесть на этот злополучный нерожденный диван и умчаться на нем, словно в Космос, в объятия к себе настоящей – намного более хмурой и недоверчивой, чем нынешняя, просветленная и влюбленная Оливия, ставшая Ольгой.