Жизнь без шума и боли (сборник)

Грейпфрутова же попросту упрятали в тюрьму, потому что за его плечами стояла сплошная смерть. Не хотели даже разбираться, в чем дело, – с какого-то момента всё, к чему он прикасался, тут же обращалось в гроб с покойником, причем покойник был один и тот же – школьный трудовик, который повесился года четыре назад, и потом уже было так тяжело за счет города хоронить всех этих нескончаемых трудовиков (пришлось делать даже отдельное кладбище для трудовиков, его до сих пор так и называют: «кладбище трудовиков», там во всех пятистах могилах один и тот же человек похоронен, мало кому такое пожелаешь), поэтому решили, что проще будет упрятать Грейпфрутова в тюрьму и запретить ему к чему-либо прикасаться (но он все равно прикасался, и трудовиков буквально партиями ежедневно кремировали в тюремной печи, предусмотренной для совсем других случаев, законодательством уже давным-давно не регистрируемых).

С Ольгой же все закончилось более-менее благополучно. Обнаружив, что Оливия стала ею, Ольга несколько дней поплакала у окна, сознавая всю бесперспективность своего нынешнего положения, после чего решила собрать в рюкзак кое-какие вещи и уйти куда-нибудь навсегда, чтобы начать новую жизнь (она про этот способ читала в какой-то книжке с оранжевой обложкой, оранжевые книги никогда не врут). «С другой стороны, – рассудила она, – поскольку уже есть кому быть Ольгой, мне вовсе незачем переживать из-за того, что этим самым кем-то являюсь не я. Во всяком случае Ольга существует и с ней всё в порядке – а мне-то зачем переживать?» И Ольга куда-то тихонечко ушла. Ее по всем вокзальным стендам разыскивала милиция около десяти лет, а потом она сама вернулась в город знаменитой певицей Иреной Сверистедль. Вот это действительно неожиданный ход! Никто бы и не подумал, что Ольга станет знаменитой певицей! Правда, когда после чествований, узнаваний и восторгов певице таки рассказали, что произошло с ее бывшей подругой Оливией, она всерьез расстроилась – выходит, Ольга давным-давно уже не использовалась, можно было делать с ней что угодно.

В итоге знаменитая певица Ирена Сверистедль все-таки не выдержала – выяснила, у кого оказался в конце концов диван, который ценой собственной жизни родила ставшая Ольгой Оливия от Грейпфрутова, явилась к заведующему отделением прямо домой (правда, как оказалось, это был не диван, а кресло-кровать) и путем каких-то чудовищных манипуляций усыновила это кресло-кровать. Знаменитым певицам в этом мире позволено многое, это все знают. Сутками валяясь на усыновленном кресле-кровати, певица написала роман – историю своей жизни, где в последней главе на розовом фоне было что-то в духе «и они с Ольгой жили долго и счастливо», – смутно понимая, что делает это не для себя, а для несчастной бедняжки Оливии, на которую она конечно же не держала никакого зла.

«В конце концов, несчастная девочка получила то, что хотела, – утешала себя Ирена Сверистедль, по-прежнему жутко боящаяся всякой ползучей твари и выдумывающая свои детские фотографии в компьютерной программе „Фоторобот“, будто в детстве она была малолетним преступником, а не (тут ее мысль, как и воспоминания, обрываются). – В конце концов, мы даже побыли подругами какое-то время, – тихо шептала она холодной, как рыба, поверхности зеркала. – В конце концов, это несчастное кресло-кровать находится теперь в хороших руках, а прежние хозяева грозились набить его конским волосом, вот ужас-то». Хотя на самом деле ей было просто чудовищно неловко оттого, что ее нынешняя жизнь, спокойная, счастливая и лишенная даже малейшего прикосновения чего-либо реально существующего, начиналась совершенно чужой историей, полной настоящих страданий и переживаний живого, чувствительного и яростного человека, до смерти влюбленного в плодящего легионы мертвых трудовиков Грейпфрутова и обладавшего неограниченной властью над миром, – и что с этим теперь можно сделать, непонятно. Власть осталась, а мир рухнул. И это всё – только начало пути.

Вот здесь Оливия совершенно смутилась – ей больше ничего не приходило в голову. Она выбежала во двор и помчалась к отцу. Отец по-прежнему сидел за столиком с другими отцами и играл в домино.

– Олег Серафимович! – закричала Оливия страшным голосом. – Вы мне, конечно, не поверите, но я ваша дочь! И была ею все время, чего уж там скрывать! – И с размаху бросилась отцу на шею, чувствуя всей поверхностью рук невыносимую и тысячелетнюю свою тоску по алчной, кровоточащей родственности. Так уже после смерти она умудрилась сделать сама себе царский подарок, имя которому – Оливия.

Прекрасный и радостный день

Каждое утро, проходя мимо их квартиры, он слышит запах лимонного пирога. «Наверное, снова Эльза испекла пирог, – думает он, – и наверняка в связи с этим Ида скоро потеряется навсегда, исчезнет и начнет доставлять им страдания своим небытием, и что тогда?»

«Что тогда?» наступает уже вечером – следовательно, это утро было не «каждым», а вполне конкретным.