Жизнь без войны (СИ)

Потому что, как мне кажется, бардовское творчество - это лишь эстетический рефрен одного из ликов субкультуры, рожденной в соврешенно определенных и уникальных условиях прощания с "оттепелью". И по сути своей отразило стремление отгородиться, изолироваться от быстро набирающего обороты старческого брежневского маразма. Уйти в собственный мир ценностей и отношений - замкнутый и интимный. В этом чертоге поэтизированной природы даже город наполнен образами леса. "Здесь как унылые моржи, машины фыркают моторами. И льются рельсы монотонные, как серебристые ужи". А человеческие отношения проникнуты чистотой и романтическим флером . Внешне суровые, аскетичные, грубоватые ( "они в городах не блещут говорят"), обитатели этого виртуального царства превыше всего ценят мужество, верность и нежность. Вместо трескучей комсомольской задоринки здесь царит теплая грусть, а вместо боевой "социалистической коллективинки" - унисон близких по духу людей. Ими пропитаны гитарные трели, ни с чем несравнимые порой в своей пронзительной нежности ("Милая моя, солнышко лесное. Где в каких краях встретимся с тобою?").

Если расценивать это явление в категориях политологии, это была очень свобразная форма моральной оппозиции в виде уползания под панцырь, подобная защитной реакции улитки или черепахи.

Речь идет, конечно, о крайне абстрактном и виртуальном панцыре из вкусов, норм и ощущений. При этом роль бардов в его создании была, определяющая, но, конечно, спонтанная. Это не был социальный проект хоть с какими-то организационными потугами. А был всего лишь мир этического экспромта, замешанный на поэзии и музыке, возникающий подобно волне. И сеть адептов его плелась через гитарных последователей тогдашних кумиров или их подражателей. Их расплодилось в конце шестидесятых - первой половине семидесятых - превеликое множество. В отличие от поэтической антисоветчины, "затуманный" тренд бардовского творчества принял массовый масштаб. Без преувеличения можно сказать, что каждый крупный город, каждый вуз имел своего Кукина или Аду Якушеву. Ну, а владение гитарой стало своего рода визиткой молодежного неформального лидера.

Полагаю, что это была реакция той части молодежи и общества в целом, которая еще совсем недавно - в конце 50-х тешила себя иллюзиями о "подлинном социализма". И готова даже была пофантазировать на тему "светлого коммунистического будущего".А когда в 1968 на всех этих сказках "оттепели" был поставлен крест, этот позитив обрел столь экзальтированную личину ухода от действительности. Как декаданс в эпоху революционного напряжения и реакции.

Не удивительно, что базируясь на столь кисейной основе, бардовское позиционирование не могло быть ни устойчивым, ни долговечным. Причем "благоволение" комсомола только ускорило его опошление и увядание. На его призывы вкалывать с отдыхом под песни у вечерних костров молодежь ответила едким сарказмом типа: "А я еду, а я еду за деньгами, за туманом ездят только дураки".

Уже в начале 70-х романтическая нота стала утрачивать свою первоначальную искренность и девальвировать либо в сторону обычного шлягера ( а ля Розенбаум ), либо в актуальную критическую тематику (а ля Высоцкий), которая стала все больше вытеснять "костровую лирику" и присутствовать в текстах ее представителей. Например, того же Юлия Кима, который в 70-е работает в "Хронике текущих событий", пишет пьесы. "Бригантины" и "костры на снегу" остались лишь в качестве традиционной атрибутики студенческих тусовок. В своем изначальном звучании она сохранилась лишь в душах тех, чья юность по графику жизни совпала с волной уходящих надежд. Разумеется, далеко не у всех. И это один из тех странных феноменов социалистического прошлого, подлинные звуки которого станут непоняткой, умерев с последними его носителями.

Албанское танго и уроки-китайского

Албанские танго "Бабочка"и "Тоска любви" в исполнении Аниды Таке и Рудольфа Стамбола - один из самых далеких лирических отзвуков детства моего поколения. Скрипы пластинки с первых школьных вечеров. Засели в памяти и строки из вольных "переводов" местных умельцев на русский - вроде этого: "Смотрел я на тебя, как на паскуду. На очи твои нежно-голубые. Тебя такой навек я не забуду. Ведь так друг друга сильно мы любили".

К 60-м Албания уже "вышла из доверия", симптомом чего стало исчезновение журнала "Новая Албания". Так, кажется, называлось рекламное глянцевое издание, которое в 50-е было весьма популярно благодаря тому, что, рекламируя туризм, часто размещало снимки пляжей с роскошными женщинами в купальниках. При социалистическом викторианстве тех времен они воспринимались почти как порнография. Однако, на рубеже 60-х его в СССР запретили, хотя на родине он продолжал выходить вплоть до начала 90-х, в том числе - и по-русски. Впрочем, во времена позднего Энвера Ходжи нравы сильно ужесточились, и облик издания полинял - и полиграфически, и по части своей игривости.