Жизнь без войны (СИ)

Еще запомнились албанские сигареты: "Спорт" и "Диамант". Возможно, именно они были первыми в ряду детских грехов курения для понта. Запомнилась пачка "Диаманта" с изображением верблюда на фоне мечети. Сама пачка была мягкая, небольшого формата, подобная тем, какие вскоре сменили болгарские сигареты типа "Руен", "Джебел", "Солнце" и др. Сигареты в них были без фильтра и довольно мягкие - в контрасте с крепчайшими и горькими кубинскими "Визант", "Портагас" и др.

Так что Албания на заре подростковой ломки успела повлиять на формирование вкусов и дурных привычек. Затем она исчезла, провалилась в "черную дыру" на три десятилетия. И в мире не было, пожалуй, "терра" с таким непробиваемым "инкогнито". Ходжа сумел изолировать свой народ за такие высокие стены, что даже Китай и Сев. Корея по сравнению с ней казались открытыми обществами. Страна, занятая рытьем траншей и строительством дзотов с фанатизмом, достойным изумления, огораживала свой казарменный коммунизм с таким ожеточением и вызовом, что даже при брежневском глухом реннесансе Сталина не было даже попыток с ней замириться. А редкие репортажи в западных СМИ, полученные едва ли не шпионскими методами, и в мире воспринимались примерно как фотографии с Марса.

Однако, влияние албанского геофактора на жизнь моего поколения ни в какое сравнение не идет с китайским. Он пестрой ниткой прошил практически все ее фазы, вплетая в нее то один, то другой узор.

Знакомство с Поднебесной началось еще в дошкольном возрасте благодаря множеству тонких книжек с китайскими сказками и рассказами, которыми обильно снабжали меня родители. Книжки были пестрыми, сказки - поучительными. Помню одну из них - о золотой горе. Ее обнаружил крестьянин-труженик. Крестьянин был бедным и скромным: взял пару слитков и пошел себе. А вот злой и жадный мандарин, завидев несметные богатства, как начал хапать, так уже и не мог остановиться. Пока не взошло солнце и не испепелило его своими лучами.

Были в тех книжках и современные персонажи. В одной из них китайские мама и папа в одинаковых куртках, подобно дедушке Толстому, все разъясняли детке, что такое хорошо, и что такое плохо.У них были очень добрые улыбки. И папа - в круглых очках. В них он мне почему-то очень нравился.

Китай много присутствовал и в пацанчестве. Как же забыть засевшие в ушах навсегда радионовости с очередным, каким-нибудь "пятьсот шестьдесят первым самым строгим предупреждением" американским империалистам по поводу нарушения ими воздушного пространства страны. А фильмы! Не знаю, как у других, а в нашем "городке Окурове" не было среди ребятни более популярных картин, чем про гражданскую войну с чанкайшистами. Все эти "Тропою джунглей", "Смелый, как тигр"...Куда там до них "Чапаеву"! Поболеть за отчаянных красных богатырей, ныряющих в море врагов и с одним лишь ножичком успевающих, прежде, чем быть поверженным, положить целую роту врагов, ходили по многу раз. Тем более, что в некоторых кинозалах после того, как вырубался свет, впускали пацанов-безбилетников, которым разрешалось сидеть в проходах или на полу перед экраном.

Китай был венцом роскоши и в быту. Знаменитые полотенца, термосы, теплое белье, компоты из мандаринов, наконец, коньяк в роскошных литровых бутылках - все это радужно сияло "лучами света в темном царстве" социалистического быта. Отец несколько лет подряд выписывал журнал "Китай" - вплоть до его закрытия. Вряд ли это было мотивировано особым интересом к его политике или культуре. Скорей всего - из-за глянцевой роскоши издания, резко выделявшей его на витрине киосков. Это обстоятельство само по себе преумножало и поддерживало познания и интерес ко всему китайскому.

Стоит отметить, что в те незабвенные годы отрочества и юности китайский рефрен вообще обильно присутствовал в жизни современников. Думаю, что его популярность

обуславливалась уже тем, что Китай тогда подбрасывал новости, походившие на веселые байки. Малая металлургия, охота на воробьев и комаров, глубинная перекопка полей, "культурная революция", хунвэйбины, пламенная комиссарша в юбке Цзянь-цинь, Даманский... Не потому ли и свою студенческую стезю на истфаке начал с анекдота: записался на факультатив китайского языка.

Вел его китаист не звездной величины, который вряд ли мог тягаться с такими светилами как Го Можо или академик В. Васильев. Но по его утверждению, он помнил около 8 тыс. иероглифов, что уже само по себе - высочайшее достижение (абсолютному рекордсмену Го Можо их приписывают от 30 до 50 тыс.). За рамами очков у него была кисло-хитрая усмешка, с которой он приветствовал нас примерно таким заявлением: "Ну что, господа-студенты. Надеюсь, из детских книжек помните выражение "китайская грамота". Так вот, для начала должен вам сообщить, что в классическом литературном языке - более миллиона иероглифов. Притом, что обычная человеческая память в состоянии переварить лишь несколько тысяч. В общем, этого языка не знает никто, включая китайцев. Поэтому сразу разочарую: я дам вам лишь представление об этом безнадежном труде".