Жизнь Будды

Так в блеске духовном был светел царевич,

В нем юное время — как луч.

Меж тем как из города ехал в сады он,

Ему уготован был путь,

Цветами, плодами сияли деревья,

И сердцем беспечен он был.

Но возле дороги он пахарей видел,

Что шли, проводя борозду,

И черви там вились,— и дрогнуло сердце,

И вновь был пронзен его дух.

О, горестно видеть свершенье работы,

Работают люди с трудом,

Тела склонены их, и волосы сбились,

На лицах сочащийся пот.

Запачканы руки и пылью покрыты,

Пригнулись волы под ярмом,

Разъяты их рты, и неровно дыханье,

И свесился набок язык.

Царевич, исполнен огнем состраданья

И с любящим нежным умом,

Был ранен такою пронзающей болью,

Что в пытке своей застонал.

Сойдя с колесницы и севши на землю,

На зрелище боли смотрел,

И в мыслях, сплетясь, протянулись дороги

Рожденья и смерти пред ним.

«Увы,— он вскричал,— злополучие миру,

В несведущей он темноте!»

И спутникам он предложил, чтобы каждый,

Где вздумает, там отдыхал.

Сам сел он под тению дерева Джамбу

И мыслям отдался своим.

Он думал о жизни, о смерти, о смене,

О тлене, о дальнем пути.

Так сердце свое закрепив без смущенья

И тучкой пять чувств затянув,

В просвете он внутреннем весь потерявшись,

Изведал первичный восторг 12.

Первичная чистая степень восторга,

Все низкое прочь отошло,

Настало затем совершенство покоя,

Слиянье с Верховным в одно.

Отдельность души от препоны телесной,

Один ясновидящий взор.

Он видел страду и томление мира,

Предельное горе его.

Болезнь разрушает, и в старости — тленье,

И смерть убивает совсем,

И люди не могут для правды проснуться,

И гнет он чужой принимал.

«Я буду искать,— он сказал,— и найду я

Один благородный Закон,

Чтоб встал он на смерть, на болезнь

и на старость,

Людей бы от них защитил».

В спокойном потерянный так созерцаньи,

Он думал, что юность, и мощь,

И жизненность силы, в повторном возврате,

Свершают конечный свой тлен.

О том он без радости мыслил чрезмерной,

Без скорби, без смуты ума,

Без грезы дремотной, без крайней истомы

И без отвращенья души.

Он думал об этом в спокойствии мира,

Лучами внутри осиян.

И Дэва из Чистых высот появился,

Как Бхикшу, как нищий, пред ним.

Дошел он до места, где медлил царевич,

Царевич почтительно встал,

Спросил его, кто он, и Дэва ответил,

Ответствуя, молвил: «Шаман м.

При мысли о старости, смерти, недуге

Томительно я заскучал,

Оставил свой дом, чтоб искать избавленья,

Но всюду, куда ни взгляну,

Все старость да старость, все смерть и недуги,

Все гибнет, не прочно ничто.

Ищу я блаженства чего-нибудь в мире,

К чему не притронется тлен,

Того, что не вянет, того, что не гибнет,

Начала не знает совсем,

На друга и недруга с равенством смотрит,

Не ждет красоты и богатств,—

Ищу я блаженства — того, кто находит

Покой сам с собою один,

В обители тихой, далеко от мира,

Куда не приходит никто,

Не тронут истоком мирских осквернений,—

Что нужно поесть,— попрошу».

И как он стоял пред царевичем,— кверху

Поднявшись, в пространстве исчез.

Царевич, с отрадой, подумав, воспомнил

О Буддах, что были в веках,

И в полном нашел соответствии вид их

С явленьем того, кто исчез.

Так все сопоставив в уме, самоцельно,

Он мысли о правде достиг

И как до нее досягнуть. Пребывая

В молитвенной этой тиши,

Он чувства свои подавил, он всем членам

Послушными быть приказал,

И в город направился. В это же время

Вся свита сбежалась к нему,

Помедлить просили его; но, лелея

Те тайные мысли в уме,

Он двигался телом по той же дороге,

А сердцем был в дальних горах:

Привязанный слон так, плененный цепями,

Все в диких пустынях умом.

И в город царевич вошел, и увидел

В людском закрепленных людей.

О детях своих умолял его старец,

Молил молодой о жене,

Другие для братьев чего-то просили,

У каждого просьба была.

Все те, кто был связан родством и семьею,

Стремились к тому иль тому,

Все бывшие слитыми родственной связью,

Разлуки страшились они.

И сердце царевича радость узнало,

Когда он услышал слова:

«Разлука и слитность». «То добрые звуки,—

Он тихо сказал про себя.—

Они мне вещают, что будет свершен он,

Обет, что я принял душой».

Он думал о счастьи «родства, что порвалось»,

В Нирвану он мыслью вошел.

И было все тело его — в светосиле,

Как скалы Горы Золотой,

И плечи его — как слона были плечи,

И голос — как вышний был гром,

Лазурны глаза — как у первого в стаде,

У сильного рогом быка,

И светел был лик — как Луна в полнолунье,

Шаги — были поступью льва.

В дворец так вступил он, и, полный почтенья,

Как Сакры-Властителя сын,

Он прямо к отцу подошел наклонившись,

Спросил: «Как здоровье царя?»

Затем, изъяснивши свой страх, что внушили

И старость, и смерть, и болезнь,

Почтительно он попросил позволенья

Уйти и отшельником стать.

«Все в мире,— сказал он,— хоть ныне и слито,

Все в мире к разлуке идет».

И мир он оставить просил разрешенья,

Чтоб «истинность воли узнать».

Отец его, слыша о бегстве от мира,

Сердечной был дрожью пронзен,—

Могучий так слон потрясает клыками

И хоботом ствол молодой.

Он встал и, царевича за руки взявши

И слезы роняя, сказал:

«Постой! Говорить тебе так еще рано,

Не время в молельность уйти.

Ты силен и юн, в сердце — полность биенья,

В молитвенность с этим идти

И трудно и страшно, смущенья приходят,

Желанья возможно ль пресечь.

Оставить свой дом, истязаниям плоти