Жизнь Чезаре Борджиа. Суд герцога.

Тут тон его изменился, стал ровным, бесстрастным.

– В Солиньоле настолько уверовали в твой успех, что прекратили всякое сопротивление и дали нам возможность без помех заложить мину. Так что и в этом ты помогла мне.

Герцог раздвинул портьеры, открыв стеклянные двери. Пантазилия с трудом поднялась, прижимая руки к груди.

– А я, мой господин, какую участь уготовили вы мне?

Борджа оглядел ее, залитую золотистым светом свечей.

– Мадонна, вам я оставляю воспоминания об этом часе.

Отодвинул задвижку, распахнул двери, прислушался, поднес к губам серебряный свисток, пронзительно свистнул.

Мгновенно сад пробудился. Прятавшиеся там люди двинулись к террасе. Один из них направился к Борджа.

– Амедео, – распорядился он, – арестуй всех, кого найдешь под кустами.

Еще раз глянул на Пантазилию, сжавшуюся в комок на кушетке, и шагнул в темноту ночи.

На заре взорвалась мина, проломив в стене брешь, в которую ворвались солдаты. И скоро в замке Сперанцони воцарился новый хозяин – герцог Чезаре Борджа.

Глава 7. ПАСКВИЛЬ

Струны лютни вибрировали под пальцами светловолосого юноши в зелено-золотом одеянии. Его юный голос выводил сонеты мессера Франческо Петрарки. И, вдохновленный словами поэта, кардинал Фарнезе, симпатичный сластолюбец, наклонялся над принцессой Сквиллачи, страстно вздыхая и шепча слова, предназначающиеся лишь для ее ушей.

Происходило все это в просторном приемном покое Ватикана, Сала дей Понтефичи, с широким полукругом колоннады над прекрасными садами Бельведера и потолком, расписанным изумительной красоты фресками, изображающими как деяния пап, так и языческих богов. Юпитер, мечущий молнии, Аполлон на солнечной колеснице, Венера с голубями, Диана, окруженная нимфами, Церера средь колосьев пшеницы, Меркурий в шапочке с крыльями на голове, Марс на поле битвы. Меж ними красовались знаки Зодиака и символы времен года.

Уже наступила осень, и прохладные ветры начали разгонять дурные слухи, окутавшие римскую равнину в период нахождения солнца под знаком льва.

Придворные, мужчины и женщины, радовали глаз многоцветьем нарядов, меж них мелькали лиловые сутаны прелатов, военные в серых панцирях, чиновники в черном, послы.

В дальнем конце приемного покоя на невысокой платформе восседал импозантный Родериго Борджа, правитель мира, более известный под именем Александра IV. В белоснежной сутане, в белой же тиаре на гордой голове. Хотя шел ему семьдесят второй год, Родериго не жаловался на здоровье и мог дать фору куда более молодым мужчинам. Черные испанские глаза по-прежнему горели огнем, взгляд лучился энергией, голос звенел, как в юности.

Рядом с ним, на стульях, на которые церемониймейстер собственноручно положил расшитые золотом подушки, сидели прелестная золотоволосая Лукреция Борджа и не уступающая ей ни очарованием, ни цветом волос Джулия Фарнезе, прозванная современниками Красотка Джулия.

Лукреция, в корсаже, украшенном множеством драгоценных камней, наблюдала за толпящимися внизу людьми и слушала юношу, лениво обмахиваясь веером из страусиных перьев. Пальцы ее искрились бриллиантами. Двадцати одного года, разведшаяся с одним мужем и похоронившая второго, она тем не менее сохранила девичье обаяние.

В углу зала, у правого края платформы, ее брат, Джуффредо, принц Сквиллачи, стройный бледнолицый молодой человек, кусая губы, с насупленными бровями, наблюдал, как его жена, уроженка Арагона, бесстыдно кокетничает с кардиналом Фарнезе.

Влекла, влекла донья Сансия мужчин, несмотря на желтовато-бледную кожу, цвет которой еще более подчеркивали рыжие, крашеные хной волосы. Пышнотелая, с полными алыми губами, большими карими глазами, всегда чуть прикрытыми веками, она словно излучала порок, вызывая жгучую ревность мужа.

Но нам-то до этого дела мало. Рассказанное выше всего лишь фон для другой трагикомедии ревности, разыгранной в тот день в Сала дей Понтефичи.

Притулившись к одной из колонн, Бельтраме Северино, дворянин из Неаполя, вроде бы с интересом разглядывал собравшееся в приемном покое светское общество, но на самом деле вслушивался в разговор парочки, уединившейся на нависшем над садами балконе.

Мужчина, светловолосый Анджело д'Асти, родом из Ломбардии, приехал в Рим в поисках денег и славы и получил место секретаря у кардинала Сфорца-Рьярьо. Он отличался живым умом, интересовался науками, писал стихи, и кардинал, жаждавший прослыть покровителем служителей муз, души в нем не чаял.

Разумеется, не любовь кардинала к стихам Анджело занимала сейчас мысли неаполитанского дворянина. Отношения Сфорца-Рьярьо с его секретарем Бельтраме не волновали. Мучил страстного неаполитанца, соперника более удачливого д'Асти, тот интерес, что проявляла к тем же виршам, да и к их автору, Лавиния Фрегози. Ибо Анджело столь стремительно прокладывал путь к сердцу Лавинии, что Бельтраме мог бы избавить себя от многих неприятных ощущений, раз и навсегда признав свое поражение.

Вот и теперь, прижавшись к колонне, понукаемый ревностью, напрягая слух, он сумел уловить следующее: «… завтра в моем саду… днем… за час до молитвы пресвятой Богородице…»