Жизнь Давида

Это первое действие красноречивой и загадочной истории — великой истории любви, которая завершится такой же великой ненавистью. Брак Давида и Мелхолы действительно достоин того ужасного и неотразимого образа, который освящает его. Довольно трудно вообразить отвратительную кучу краеобрезаний, мешок мясника, и еще сложнее представить себе, как этот урожай был собран, — особенно брезгливому современному читателю, который, наверное, никогда не видел, к примеру, такого количества забитых цыплят. Впрочем, подготовленные кинематографическими спецэффектами боевиков или фильмов ужасов, мы, наверное, можем нарисовать в воображении эти килограммы плоти, отсеченной от безвольных мертвых тел. Приятно ли это было невесте? Не показалось ли ей это предвестием бурной, весьма извилистой жизни? У Давида будут другие жены, много жен, и просто другие женщины. И у Мелхолы будет другой муж. Но Мелхола и Давид окажутся навсегда связаны друг с другом, их будут притягивать эти символические краеобрезания. Ведь, в отличие от снятых скальпов или отрезанных ушей, краеобрезания — это не просто многочисленные трофеи или нанесенные раны: они делают филистимлян похожими на евреев, а это непростая и двусмысленная трансформация.

Но, может быть, учитывая экипировку и нравы солдат, в реальности осуществлявших сбор, слово «краеобрезание» — это метонимия и операция, которую производили над телами, больше напоминала ампутацию, а не обрезание? От этого суть приношения Мелхоле меняется.

Мелхола — вторая дочь, ее история известна меньше, чем история Вирсавии. Здесь Мелхола тоже стала второй, — возможно, потому что история Вирсавии проще, а Мелхолы — удивительнее и причудливее, но вместе с тем она и более узнаваема.

«И увидел Саул и узнал, что Господь с Давидом, и что Мелхола, дочь Саула, любила [Давида]. И стал Саул еще больше бояться Давида и сделался врагом его на всю жизнь» (I Цар. 18, 28–29).

И да, и нет: на всю жизнь, но и не на всю жизнь. В неровном и несовершенном изложении событий Саул и Давид расходятся, мирятся и вновь кроваво расходятся — причем кровь на стороне Саула, а не Давида. Младший все время придерживается правил. В инциденте, о котором рассказывается дважды с разными подробностями, Давид украдкой завладевает доказательствами того, что Саул, сам того не ведая, оказался в его власти, а Давид этим не воспользовался — пощадил царя. Он похитил копье и сосуд с водой у изголовья ложа спящего Саула (I Цар. 26, 10–25; приписывается раннему источнику) и тайком отрезал край его одежды, пока Саул мочился (I Цар. 24, 1-22, поздний источник). Потом Давид представил эти доказательства Саулу: «Вот, я пощадил тебя». А Саул с сожалением отвечает: «Ты правее меня. Я больше не стану причинять тебе вреда». Но колесо продолжает вращаться: повторяются подозрения, отсрочки и кровавые намерения. Саул все время в сомнениях балансирует на грани, он ужасен в своем гневе на быстрого, как ртуть, вечно ускользающего и непобедимого Давида, завоевавшего любовь Мелхолы.

Для Саула эта любовь, наверное, была наиболее легким и наименее раздражающим из двух предательств, которые он испытал в собственной семье, — с этим ему проще было смириться. Ведь, кроме Мелхолы, еще один ребенок Саула полюбил арфиста, и это тот, чье имя означает «возлюбленный», — Ионафан. Сын Саула тоже любит Давида, и, возможно, не только духовно: «Душа Ионафана прилепилась к душе Давида, и полюбил его Ионафан, как свою душу» (I Цар. 18, 1). Эта связь была закреплена, подобно браку, церемонией: «Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду свою, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой» (I Цар. 18, 2–3).

Как в случае Патрокла и Ахилла, обмен одеждами здесь подтверждает соединение душ. Разделение, отчуждение подчеркнуто в параллельной сцене, когда Давид отвергает громоздкое и нежеланное вооружение Саула: «Я не могу ходить в этом». Ничего похожего не происходит с одеждой Ионафана. Такой союз между юношами, независимо от того, носил он гомосексуальный характер или нет, больно ранил Саула, потому что голос и арфа Давида смягчали его собственного «злого духа от Господа»; любовная связь Ионафана и Давида и то, что его душа тоже нуждалась в Давиде, усугубляли тяжесть ревнивого разочарования царя. Много лет спустя поэт Давид сочинит свой великий плач по Саулу и Ионафану и произнесет такие слова: «Скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской» (II Цар. 1, 26). Неоднократно, противостоя своему царственному отцу, Ионафан спасал жизнь Давида.