Жизнь Давида

С теми же коварством и фальшивой искренностью юноша благопристойно отвечает, что честь такого брака слишком высока для такого, как он, человека из простой семьи. Они обмениваются любезностями и тщательно взвешенными, но лживыми заверениями во взаимном уважении — такими же формальными и летучими и почти такими же безличными, как цветочные композиции: «Но Давид сказал Саулу: кто я, и что жизнь моя и род отца моего в Израиле, чтобы мне быть зятем царя?» (I Цар. 18, 18)

Потом они обсуждают подарки семье невесты. Опять можно представить, как они затягиваются сигарами и притворяются, что не торгуются, — как будто они просто щедрые компаньоны; хотя часть беседы ведется через посланцев — еще одна форма любезной двуличности.

«И сказал Давид: разве легко кажется вам быть зятем царя? я — человек бедный и незначительный» (I Цар. 18, 23).

«И сказал Саул: так скажите Давиду: царь не хочет вена, кроме ста краеобрезаний Филистимских, в отмщение врагам царя. Ибо Саул имел в мыслях погубить Давида руками Филистимлян» (I Цар. 18, 25).

То есть Саул надеялся, что Давида убьют, а Давид надеялся избежать расходов и рисков женитьбы, и, возможно, оба знали, что обманывают друг друга. Мерова (Мераб), старшая дочь Саула, не появляется в рассказе и ничего не говорит. Однако среди этих подчеркнуто маскулинных, церемониальных фальши и торговли в действие вдруг врывается удивительный новый персонаж: «А когда наступило время отдать Мерову, дочь Саула, Давиду, то она выдана была в замужество за Адриэла из Мехолы. Но Давида полюбила [другая] дочь Саула, Мелхола; и когда возвестили [об этом] Саулу, то это было приятно ему» (I Цар. 18, 19–20). Откуда взялся Адриэл? А Мелхола? Умолчание, отсутствие объяснений почти так же изумляют, как сама информация.

Мелхола — вторая дочь (удвоение феминистского выражения «второй пол»!), и как ярко проявится то, что она именно вторая! Наступило время (просто наступило), и Мерова выдана была за Адриэла из Мехолы. Мы не знаем, было ли замужество Меровы, столь оскорбительное для Давида, актом, направленным на то, чтобы поставить его на место, а может быть, этого потребовали нужды внешней политики, или в том имелись чрезвычайные финансовые выгоды, или же причиной всему стала внезапно вспыхнувшая страсть Меровы и Адриэла.

А страсть возможна: не в современном смысле — не то чтобы Адриэл приехал на весенние каникулы из Дартмура и встретил Мерову на вечеринке; и не в смысле куртуазной любви, какую Вильям Шекспир почерпнул из подражаний Петрарке сэра Филипа Сидни, — страсть возможна как нечто особое. Нечто более древнее, более восточное и южное, чем эти образцы, тем не менее страсть — или возможность ее — ощущается в стихе, непосредственно следующем за сообщением о внезапном замужестве Меровы. Мерову выдали, при этом она ведет себя пассивно. Но Мелхола, дочь Саула, полюбила Давида — добавляя новый элемент в наши познания о поведении девушки того времени как существа подчиненного, почти невольницы.

Саул, в сущности, говорит молодому человеку: «Смотри, я не запрошу какого-то огромного выкупа за невесту. Давай поговорим по-простому, ты чудесный юноша: забудь затейливые подарки, сэкономь деньги — просто принеси мне краеобрезания ста филистимлян». Это, если отбросить оговорки правителя, означает: «Я хочу, чтобы ты умер». Но еще и другое: «Я не хочу нести за это ответственность».

И Давид с его румяными щеками и прекрасными глазами, как бы выпуская дым в свежий ночной воздух, одновременно приветствует и отвергает предложение будущего тестя — он удваивает ставку: если ты хочешь сто филистимских краеобрезаний, я пойду тебе навстречу, превзойду твою смертельную щедрость и принесу тебе краеобрезания двухсот филистимлян.

«Еще не прошли назначенные дни, как Давид встал и пошел сам и люди его с ним, и убил двести человек Филистимлян, и принес Давид краеобрезания их, и представил их в полном количестве царю, чтобы сделаться зятем царя. И выдал Саул за него Мелхолу, дочь свою, в замужество» (I Цар. 18, 27).