Жизнь Давида

«И послал Авессалом за Иоавом, чтобы послать его к царю; но тот не захотел придти к нему. Послал и в другой раз; но тот не захотел придти. И сказал [Авессалом] слугам своим: видите участок поля Иоава подле моего, и у него там ячмень; пойдите, выжгите его огнем. И выжгли слуги Авессалома тот участок поля огнем. И встал Иоав, и пришел к Авессалому в дом, и сказал ему: зачем слуги твои выжгли мой участок огнем? И сказал Авессалом Иоаву: вот, я посылал за тобою, говоря: приди сюда, и я пошлю тебя к царю сказать: зачем я пришел из Гессура? Лучше было бы мне оставаться там. Я хочу увидеть лице царя. Если же я виноват, то убей меня» (II Цар. 14, 29–32).

Предать огню ячменное поле, принадлежащее союзнику, — сумасбродство, но очевидно, что это сознательный поступок: это и наказание для Иоава, и свидетельство серьезности Авессалома. В первый раз Иоав ходил к Давиду ходатайствовать за Авессалома, потому что «заметил, что сердце царя обратилось к Авессалому» (II Цар. 14, i). Возвращения Авессалома царь хотел в любом случае, и Иоав нашел путь, как это осуществить. Но теперь Иоав уходит от ответа на послания Авессалома — возможно, потому, что опытный военачальник и придворный понимает непростой характер юноши и хочет, ради мира в царской семье, увести мысли Давида подальше от Авессалома. Однако предпринятая Авессаломом гангстерская тактика сожжения ячменного поля, кажется, не оставляет Иоаву выбора. Он идет к Давиду, говорит от имени Авессалома, и царь смягчается и посылает за сыном: «И позвал [царь] Авессалома; он пришел к царю, и пал лицем своим на землю пред царем; и поцеловал царь Авессалома» (II Цар. 14, 33).

Прошли годы с тех пор, как Амнон рассказывал Ионадаву о вожделении, которое он испытывал к своей младшей сестре. Авессалом уже сам стал отцом: «И родились у Авессалома три сына и одна дочь, по имени Фамарь; она была женщина красивая» (II Цар. 14, 27).

Итак, Авессалом восстановлен в правах, признан царем и вновь присутствует в столице в качестве старшего среди своих братьев, которые после убийства Амнона разбежались каждый на своем муле. Авессалом, может быть, слегка безумен, но он не просто горячая голова. Он расчетлив и амбициозен:

«После сего Авессалом завел у себя колесницы и лошадей и пятьдесят скороходов. И вставал Авессалом рано утром, и становился при дороге у ворот, и когда кто-нибудь, имея тяжбу, шел к царю на суд, то Авессалом подзывал его к себе и спрашивал: из какого города ты? И когда тот отвечал: из такого-то колена Израилева раб твой, тогда говорил ему Авессалом: вот, дело твое доброе и справедливое, но у царя некому выслушать тебя. И говорил Авессалом: о, если бы меня поставили судьею в этой земле! ко мне приходил бы всякий, кто имеет спор и тяжбу, и я судил бы его по правде. И когда подходил кто-нибудь поклониться ему, то он простирал руку свою и обнимал его и целовал его. Так поступал Авессалом со всяким Израильтянином, приходившим на суд к царю, и вкрадывался Авессалом в сердце Израильтян» (II Цар. 15, 1–6).

IX. Кто дал бы мне умереть за тебя

Женитьба Давида на Маахе, дочери Фалмая, царя Гессурского, возможно, была дипломатическим и политическим шагом, но их потомство получилось весьма привлекательным. Красоты дочери Маахи Фамари оказалось достаточно, чтобы вызвать ужасные бедствия, — ее красота, как и красота Вирсавии, привела к тому, что «венцом ее радости стали печаль и беда». А о сыне Маахи Авессаломе в Писании сказано: «Не было во всем Израиле мужчины столь красивого, как Авессалом, и столько хвалимого, как он; от подошвы ног до верха головы его не было у него недостатка» (II Цар. 14, 25).

Отдельные талмудисты в своем разгоряченном воображении видели Авессалома великаном. В одном из мидрашей, который цитирует Луис Гинзберг, говорится: «Он был так огромен, что человек, который сам был выдающегося размера, стоя в глазнице его черепа, мог упасть ему на нос». Эта нелепая фантазия отражает ужас набожного ученого перед самой идеей сына, бросающего вызов отцу, который некогда убил великана. Здесь также видна боязнь власти как таковой, присущий культуре меньшинства страх перед исполинскими высшими силами, которые они, может быть, подсознательно ассоциировали с фигурой самого Давида.

Образ огромного глаза символизирует невероятную жадность. Ненасытный взгляд Авессалома обращен на нечто большее и менее определенное, чем кровосмесительное сексуальное желание, прогорающее сразу после удовлетворения, как это случилось с его братом Амноном. Авессалом воображает, что не только потеснит Давида, но и сам станет Давидом.