Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

В «Белых ночах» он сумел соединить поэтическую простоту и достоверность в изображении жизни с философской глубиной в постижении человеческих характеров — и из этого-то сплава и возник постепенно тот неповторимый стиль, который навеки вошел в литературу с именем Достоевского.

Белые ночи… Странность, причуда капризной северной природы. Как к лицу они этому странному, холодному городу! И как созвучны душе петербургского мечтателя!

«Я пришел назад в город очень поздно, и уже пробило десять часов, когда я стал подходить к квартире. Дорога моя шла по набережной канала, на которой в этот час не встретишь живой души. Правда, я живу в отдаленнейшей части города. Я шел и пел, потому что, когда я счастлив, я непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, как и всякий счастливый человек, у которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с кем разделить свою радость. Вдруг со мной случилось самое неожиданное приключение.

Ф. М. Достоевский. Рисунок К. Трутовского.1847 г.

В сторонке, прислонившись к перилам канала, стояла женщина; облокотившись на решетку, она, по-видимому, очень внимательно смотрела на мутную воду канала. Она была одета в премиленькой желтой шляпке и в кокетливой черной мантильке. „Это девушка, и непременно брюнетка“, — подумал я. Она, кажется, не слыхала шагов моих, даже не шелохнулась, когда я прошел мимо, затаив дыхание и с сильно забившимся сердцем. „Странно! — подумал я, — верно, она о чем-нибудь очень задумалась“, и вдруг я остановился как вкопанный. Мне послышалось глухое рыдание. Да! я не обманулся: девушка плакала, и через минуту еще и еще всхлипывание. Боже мой! У меня сердце сжалось. И как я ни робок с женщинами, но ведь это была такая минута!.. Я воротился, шагнул к ней и непременно бы произнес: „Сударыня!“ — если б только не знал, что это восклицание уже тысячу раз произносилось во всех русских великосветских романах. Это одно и остановило меня».

Случайное знакомство. Робкая и пылкая любовь.

Но — увы! — обыкновенное, доступное другим счастье не дается Мечтателю. Его Настенька любит другого. Счастье, едва забрезжив, меркнет и тает вместе с неверным, обманчивым блеском короткой белой ночи. Мечтатель снова остается один.

«Или луч солнца, внезапно выглянув из-за туч, опять спрятался под дождевое облако, и все опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким…»

Да, сердце Мечтателя рвется к настоящей, невыдуманной, осязаемой и полной жизни. Но точно бы не желает допустить его до себя, точно бы мстит ему эта жизнь. Мстит за то, что не приемлет он ее тоскливой пошлости, за то, что бежит ее жестокой, мелочной суеты, за то, что и перед лицом мрачного одиночества не сломится, не подчинится пошлости и суете его живая душа.

Над заглавием «Белых ночей» Достоевский поставил посвящение Алексею Николаевичу Плещееву — ближайшему из своих литературных друзей.

Почти в то же самое время, когда Достоевский писал «Белые ночи», Плещеев сочинял свою повесть о Мечтателе. Называлась она «Дружеские советы» и тоже попала в «Отечественные записки». Должно быть, Плещеев задумал ее не без влияния Достоевского. Должно быть, оба замысла зрели вместе. А возникли они, быть может, именно тогда, светлыми весенними ночами 1848 года, когда возвращались вдвоем от Петрашевского, когда, прислушиваясь к далекому гулу грандиозной борьбы, разгоравшейся на Западе, горячо, страстно грезили о близящемся царстве Свободы, и точно бы укором отдавались в их сердцах эти призывные слова:

Вперед, без страха и сомненья,
На подвиг доблестный, друзья!..

«Здоровье и забота о себе оказались пустяками»

Жадность к живой жизни, стремление перейти, наконец, от слов и мечтаний к спасительному и великому делу — вот что соединило, сдружило между собой вовсе непохожих и порою далеких друг другу людей. К Петрашевскому шли потому, что сами собрания у него представлялись полезной и славной работой. Сами разговоры необходимо вели к действию — вели постепенно, медленно, кружным путем, но Петрашевский полагал этот путь вернейшим.

— Путь наш хотя и долог, но маршрут хороший у нас, — говорил он.

Однако не все соглашались безусловно с хозяином «пятниц». Нашлись горячие, нетерпеливые умы, которые и на первых порах не довольствовались одной пропагандой, но хотели тотчас же готовить бунт, революцию. Вожаком их стал Николай Александрович Спешнев.