Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

— Как же вы пойдете в такую погоду, — остановил его Яновский, — на ходу дождь вас опять промочит.

— В таком случае, — улыбнулся Достоевский, — дайте мне немного денег. Я поеду на извозчике.

Но, как на грех, собственных денег у Яновского не оказалось ни копейки, а в заведенной ими общей кассе лежали одни десятирублевые бумажки.

— Скверно, — поморщился Федор Михайлович и собрался было уходить, но Яновский вспомнил про железную копилку, в которую собирали пятачки для раздачи нищим. Достоевский согласился позаимствовать из копилки и взял шесть пятачков.

Но домой он не поехал, а отправился к члену Тайного общества поручику Николаю Григорьеву, у которого засиделся допоздна. Уходя, взял почитать запрещенную книгу Эжена Сю «Караванский пастырь, беседы о социализме».

Воротившись домой уже среди ночи, Достоевский тотчас лег спать.

Дом Шиля на Вознесенском проспекте, угол Малой Морской. Рисунок М. Добужинского

Не более как через час он сквозь сон услышал, что в комнату его вошли какие-то люди. Вот как будто брякнула сабля, кто-то задел стул. С усилием открыв глаза, Достоевский повернул голову.

— Вставайте! — раздался мягкий вкрадчивый голос. Рядом стоял частный полицейский пристав с красивыми бакенбардами. Но говорил не он, говорил господин, одетый в голубой жандармский мундир с эполетами майора.

— Что случилось? — спросил, приподнявшись на кровати, Достоевский.

— По высочайшему повелению… — Майор показал бумагу. Достоевский увидел в дверях еще жандарма при сабле.

— Позвольте же мне…

— Ничего, ничего! Одевайтесь. Мы подождем-с, — проговорил майор совсем уже мягко и ласково.

Пока Федор Михайлович одевался, жандармы рылись в книгах. Бумаги и письма аккуратно перевязали веревочками. Полицейский пристав, проявлявший особенное усердие, взял со стола чубук и, открыв печь, стал шарить в золе. Ничего не найдя, он подозвал жандармского унтер-офицера. Тот встал на стул и полез на печь, но сорвался, с грохотом упал на стул, и со стулом — на пол.

Между тем неугомонный пристав, заметив на столе пятиалтынный, старый и погнутый, внимательно оглядел его и значительно кивнул майору.

— Уж не фальшивый ли? — усмехнулся Достоевский.

— Гм… Это, однако, надо исследовать, — пробормотал пристав и присоединил пятиалтынный «к делу».

Обыск окончился, и арестованного вывели. В дверях стояла перепуганная хозяйка, которой невдомек было, каким таким страшным преступником оказался ее постоялец: она в эти два года не замечала за ним ничего предосудительного, кроме того разве, что он весьма неаккуратно платил за квартиру. Тут же торчал и хозяйский слуга Иван — тоже испуганный, но глядевший с приличной случаю мрачной торжественностью.

На улице, несмотря на ранний час, было светло. Дождь прекратился. Стояла прекрасная, нежная, фантастическая петербургская белая ночь. На светлом небе бледно сияла игла Адмиралтейства.

В карету, стоявшую у подъезда, сел жандарм, за ним Достоевский, следом майор и частный пристав. Лошади тронули — и карета покатила в сторону Летнего сада, к дому Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

В ту же ночь арестованы были еще тридцать два посетителя домика у Покрова и, конечно, Петрашевский. К нему пожаловал сам генерал Дубельт.

— Одевайтесь, — приказал он. Петрашевский был в халате.

— Я одет.

— То есть как?

— Я ночью никогда не одеваюсь иначе.

— Вы не знаете, куда поедете и с кем будете говорить! Советую вам одеться.

Петрашевский рассмеялся и пошел одеваться. Дубельт тем временем перелистывал книги.

— Не смотрите их, генерал, прошу вас!

— Почему?

— Тут все запрещенные издания. Боюсь, вам станет дурно.

— Зачем же вы держите запрещенные книги?

— Видите ли, генерал, это дело вкуса…

В большом зале в доме III отделения Достоевский встретил много знакомых лиц. Жандармы то и дело вводили арестованных. Вдруг в дальнем конце зала Достоевский увидел брата Андрея.

— Брат, ты как здесь?

Но говорить им не дали. Андрея увели. Достоевский догадался, что младшего брата взяли по ошибке — вместо Михаила.

«Секретный дом»

Всех арестованных по делу Петрашевского из III отделения отправили в Петропавловскую крепость и развели по камерам. Достоевского, как «одного из важнейших», заперли в тюрьме Алексеевского равелина.

Тюрьма эта, или, как ее называли, «Секретный дом», была страшным, особо секретным царским застенком. Сюда помещали самых опасных политических преступников.

Раз в году, в праздник Преполовения, когда по стенам крепости устраивали крестный ход, простые смертные могли видеть где-то внизу, внутри треугольного Алексеевского равелина приземистое треугольное одноэтажное здание, вокруг которого с саблями наголо ходили часовые. Это и был «Секретный дом», о котором обычно упоминали шепотом, боязливо оглядываясь и поспешно крестясь.