Жизнь Есенина

Жизнь Есенина Рассказывают современники

Его звали Сергей Есенин

Видные русские литераторы всегда охотно помогали начинающим авторам. В их письмах запечатлено немало раздумий о художественном творчестве, значении образности, своеобычности читательского восприятия стихов и прозы.

Заботливым наставником молодых был и Владимир Галактионович Короленко. Однажды он высказал такую мысль. Для того чтобы на лирика обратили внимание, он должен в нескольких выдающихся стихах заинтересовать читателя особенностями своей поэтической личности. Важно, чтобы читатель узнал поэта в его индивидуальности и полюбил известное лицо. «С тех пор уже все, до этого лица относящееся, — замечает Короленко, — встречает симпатию и отклик, хотя бы это был элементарнейший лирический порыв…»[1]

Эта мысль большого русского писателя приходит на память, когда думаешь о литературной судьбе Сергея Есенина.

В русской поэзии немало памятных дат. Одна из них — 9 марта 1915 года. В этот день безвестный рязанский парень пришел на квартиру знаменитого петербургского поэта Александра Блока и, потряхивая золотистыми кудрями, прочел ему несколько своих стихотворений. Опытный мастер, чью строгость в делах изящной словесности литераторы знали и ценили, сразу же определил в нежданном госте «талантливого крестьянского поэта-самородка». И хотя, по признанию Блока, он и Есенин были «такие… разные», автор «Незнакомки» ввел юношу в круг своих близких знакомых, с интересом встречал его новые публикации.

Вслед за Блоком и тогдашним петербургским читателям — сначала по отдельным стихам, а потом по первой книге «Радуница» — стало ясно, «какая радость пришла в русскую поэзию» (С. Городецкий). Вскоре заговорили о есенинском таланте в провинции. К тому времени относятся слова, сказанные поэтом позже: «Тогда я понял, что такое Русь. Я понял, что такое слава…»

Имя Есенина все чаще и чаще появлялось на страницах журналов, сборников, книг… В стихах певца из Рязани радовалась и печалилась чистая, не тронутая никакими ядами молодая душа, чуткая к дыханию времени, быстротекущей жизни, легкоранимая. Трогало «очарование свежести и мгновенно покоряющей непосредственности», «какое-то первородное, но далекое от всякой грубости здоровье» (В. Чернявский). Подкупали нежность и кротость, но, пожалуй, еще больше — скрытые за ними сердечная боль, неутоленное желание, безоглядная удаль, готовая выплеснуться и разгуляться на разбойном просторе.

За строчками и строфами, полными радости и грусти, открывался истинно русский поэт, плоть от плоти своего народа, беззаветно влюбленный в отчую землю, ее природу. Открывалась живая самобытная личность, и черты ее характера, драматизм переживаний, чистота стремлений были близки и понятны многим современникам.

Читатели полюбили это лицо, стали следить за его судьбой по стихам, выискивая их среди публикаций других авторов. У Есенина, писал в те годы Александр Воронский, «может быть, нет полной отшлифовки, попадаются невыношенные, невыверенные строки, но все это искупается заразительной душевностью, глубоким и мягким лиризмом и простотой… В образ всегда вложено большое чувство»[2].

Однажды поэт признался: «Мне кажется, я пишу стихи для самых близких друзей». И это было правдой. Ведь только близким людям можно рассказать о своих душевных страданиях, сокровенных думах. Только друзьям можно доверить свои заветные мечты, надежды… Вспоминается зоркое наблюдение Максима Горького: «Настоящее искусство возникает там, где между читателем и автором образуется сердечное доверие друг к другу»[3].

Читая Есенина, читаешь автобиографию души художника, видишь движение характера во времени, само время.

Тихая радость первых встреч с окружающим миром; робкие мысли о неустроенности жизни; милосердие к слабым, бедным, униженным; томление по «нездешним перелескам»; предчувствие небывалой грозы; восторг в дни революционной бури; ожидание скорого «мужицкого рая» и крушение этих надежд; растерянность и тяжкое похмелье в «Москве кабацкой»; минуты счастья с любимой женщиной; обретение веры в новые «путеводительные светы» и горькое сознание: «остался в прошлом я одной ногою…»; трагические раздумья о несовершенстве действительности и собственной души — ни о чем не умолчал поэт. Ничего не скрыл — ни хорошее, ни плохое, все выкладывал, как на духу: «Себя вынимал на испод». Распахнутость — до конца: «Вот такой, какой есть…» Рассказывая о себе, он рассказывал о мире, в котором жил, и его раздумья о мире были раздумьями о нем самом.

Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил…

Но каждый ли из тех, кто слагает песни «про себя», интересен людям?

«Отчего Кантемира читаешь с удовольствием? — спрашивал Константин Батюшков. — Оттого, что он пишет о себе. Отчего Шаликова читаешь с досадой? — Оттого, что он пишет о себе»[4].

Есенину было что сказать. И он умел это сказать на языке поэзии.