Читаем Жизнь Есенина полностью

Жизнь Есенина

Читатель есенинских стихов невольно подпадает под их обаяние, а через них — под обаяние самой личности поэта. Они излучают какой-то внутренний свет, которому, пожалуй, трудно найти название.

Опять я теплой грустью болен От овсяного ветерка.И на известку колоколенНевольно крестится рука.

Тонкая, негромкая мелодия, словно подводное течение, захватывает тебя, и ты уже чувствуешь, как притягательна колдовская эта музыка, как привлекательна душа, ее родившая. Любовь нежная — без умиления и сюсюканья. Трепетность сердечная — без патоки и слащавости. Грусть — без надрывной слезливости и так называемой мировой скорби.

«Есенин умеет покорять властно, накрепко и безраздельно», — гласит одна из записей в книге посетителей Музея-заповедника в Константинове.

«На всю жизнь остался Есенин в сердце», — говорится в другой.

— Но, может быть, все-таки речь надо вести не о Есенине, а о лирическом герое его поэзии? — спросит иной искушенный в литературоведческих терминах читатель. — Ведь и в лирике действует принцип типизации и, как наставляет теория, литературный образ не адекватен реальному поэту.

По теории все это верно. Но вот на практике…

Как-то не поворачивается язык сказать, например, такое: «Лирический герой Есенина пишет матери: «Ты жива еще, моя старушка…» Да нет же, это сам поэт изливает свою нежность к милому «несказанному свету». Это поэт, а не его заместитель страдает и мучается от «тоски мятежной».

Такой высокий авторитет в поэзии, как Анна Ахматова, пишет в заметках «Пушкин в 1828 году»:

«В 1828 году Пушкин… влюблялся и разлюблял и, как никогда, расширил свой донжуанский список, о чем он сам говорит:

Каков я прежде был, таков и ныне я…»[5]

Пушкин говорит, сам! Он герой его лирики, как герой есенинской лирики — сам Есенин. Поправка на специфику литературы в данном случае существенной роли не играет, хотя помнить о ней надо. И памятную фразу: «Что касается остальных автобиографических сведений, — они в моих стихах» («О себе», 1925) — не следует считать универсальным ключом к каждому есенинскому произведению.

И все же из стихов Есенина мы знаем не только о диалектике его души, но и как в разные годы он выглядел («желтоволосый, с голубыми глазами» или «худощавый и низкорослый»), как одевался («шапку из кошки на лоб нахлобучив» или «в цилиндре и лакированных башмаках»), как ходил («легкая походка» или «иду, головою свесясь»), где бывал («нынче вот в Баку» или «стою я на Тверском бульваре»), с кем дружил («Поэты Грузии! Я нынче вспомнил вас» или «в стихию промыслов нас посвящает Чагин»), как звали собаку его друга («Дай, Джим, на счастье лапу мне»)…

Деталь за деталью, штрих за штрихом — и возникает образ поэта во всей жизненной реальности. Вот он идет луговой долиной, кому-то приветливо машет рукой, вот он беседует с сестрой, стоит перед памятником Пушкину; приехав в родительский дом, сбрасывает ботинки, греется у лежанки…

Есенин говорил о стихотворцах-ремесленниках:

— Все они думают так: вот — рифма, вот — образ, и дело в шляпе: мастер. Черта лысого — мастер… А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть; вот тогда ты — мастер!

Сам он умел не только «улыбнуться в стихе»…

Всем нам, читателям и почитателям Есенина, известно о нем и его времени многое. Но мы хотим знать еще больше. Нам интересно знать, например, как он относился к тем или иным событиям, не отраженным в его стихах, как работал, как читал свои произведения со сцены, каким книгам и писателям отдавал предпочтение, как его воспринимали современники… Словом, все: от мелочей быта до самых высоких материй, касающихся творчества поэта, тогдашней жизни народа и страны.

И тут незаменимыми источниками разнообразных свидетельств могут быть воспоминания родственников, а также людей, близко знавших поэта в те или иные периоды его жизни. И потому книги с такими материалами не залеживаются ни в магазинах, ни на библиотечных полках.

Конечно, современник всегда субъективен, он смотрит на выдающуюся личность со своей точки зрения. Увидеть большое с близкого расстояния дано не каждому. И тут важно чувствовать психологическую достоверность рассказа, умение отделить явно надуманное от неточного, правду от правдоподобия. Но и неглубокие, содержащие фактические ошибки мемуары не должны быть оставлены без внимания. И они — документ времени, которое наложило свой отпечаток и на мемуариста, и на того, о ком он вспоминает.

«Мемуарная биография» Есенина начала писаться сразу же после его гибели. Тогда же Маяковский в стихотворении «Сергею Есенину» по этому поводу сказал так: