Жизнь Фридриха Ницше

Его подарок Козиме на день рождения и Рождество стоил ему многих и долгих трудов. Впрочем, он все равно опоздал к обеим датам. Она с облегчением обнаружила, что это была не музыкальная, а литературная рукопись, хотя название и не было многообещающим: «Пять предисловий к пяти ненаписанным книгам». Первое – «О пафосе истины» (Über das Pathos der Wahrheit) – имело форму притчи: действие происходило на звезде, населенной разумными животными, которые открыли истину. Звезда умирает, и все животные вместе с нею. Они умирают, проклиная истину, поскольку она открыла им, что все их предыдущие познания были ложными, в чем убедится и человек после того, как познает истину.

Второе предисловие касалось будущего немецкого образования. Третье являло собой глубоко пессимистические размышления по поводу греческого государства и рабовладения, которое лежало в его основе. Не основана ли на рабовладении и цивилизация железного девятнадцатого века, спрашивает Ницше. Не является ли необходимость наличия класса рабов тем стервятником, который постоянно терзает печень Прометея, распространителя культуры?

В четвертом предисловии рассказывалось о важности Шопенгауэра для современной культуры, в пятом рассматривалось описание войны Гомером. Весь январь Ницше ждал какой-то реакции, желательно признания. Но если он был уязвлен молчанием Козимы, то Вагнера гораздо сильнее уязвило и разочаровало его решение провести Рождество не у них. После переезда в Байрёйт Вагнер дважды – в июне и в октябре – посылал ему прочувствованные письма, в которых фактически называл Ницше своим сыном. Учитывая его возраст (Вагнеру было уже под шестьдесят), его отношения с сыном Зигфридом должны были скорее напоминать отношения деда с внуком, чем отца с сыном. Ницше призван был стать связующим звеном – сыном одному и отцом другому.

Рождество без Ницше Вагнеру и Козиме не удалось. В финансах опять наступил кризис: частично построенный оперный театр вновь оказался на грани выживания. Они чувствовали себя преданными королем Людвигом, который уже почти нигде не появлялся и только заказывал все более экстравагантные декорации для своих фантастических дворцов, а государственные дела решал с министрами через любимого конюха. Вагнер подозревал, что именно этот конюх мешает ему общаться с монархом. Его чувство изоляции, возникшее из-за отчуждения Людвига, усугубилось после отказа Ницше приехать на Рождество, что было расценено как измена и свидетельство нелояльности и принято очень близко к сердцу. Вагнер планировал, что на Рождество представит Ницше схему привлечения финансов к строительству театра при помощи какого-либо журнала, где Ницше был бы редактором и одним из основных авторов (он мог бы печатать сколько угодно статей, что явно пришлось бы ему по вкусу). Целью было раздобыть средства на Байрёйт. Вместо этого профессор Ницше отправил пять бессмысленных и случайных предисловий к пяти книгам, которые никогда не будут написаны, и при этом ни одно из них не имело ни малейшего отношения к Вагнеру или его проблемам. «Они не подняли нам духа», – язвительно констатирует Козима в своем дневнике, где описывает невеселый праздник, проведенный в тревоге, муках и болезненном состоянии духа. Они даже впервые в жизни поссорились из-за того, впускать ли в дом грязную собаку. Каждую ночь Вагнера терзали совершенно ужасные кошмары. Просыпаясь, он успокаивался, думая о Ницше. Но Ницше ограничивался лишь ролью ученика. Он не понимал, что маэстро действительно нуждается в нем и что они с Козимой рассматривают его отсутствие как предательство. Когда Козима 12 февраля все же прислала письмо, Ницше поразился тому, что она упомянула какой-то разрыв между ними: он-то и помыслить ничего подобного не мог.

В качестве компенсации он начал писать книгу, чтобы успеть подарить ее Вагнеру на шестидесятилетний юбилей в мае. Это точно должно было исцелить их раны. Но прежде пришло предложение приехать к ним на Пасху. На этот раз он мудро согласился, взяв с собой «Философию в трагическую эпоху Греции» (Die Philosophie im tragischen Zeitalter der Griechen) и своего друга Эрвина Роде, ставшего профессором в Киле.