Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

ХОСЕ САЛЬГАР. Он на все повлиял, так я думаю. Пагубно — на пришедшее сразу вслед за ним поколение. Подобный эффект в свое время произвел Уотергейт. После Уотергейта все профессиональные журналисты считали своим долгом низвергать президентов. Так и с Габо: когда в разгар бума латиноамериканской литературы к нему пришел ошеломительный успех, журналисты все как один уверовали, что обязаны писать лучше него и это единственный для них способ преуспеть. И ведь многие думали, что Габо — писатель не ахти какой, что они способны на большее, и однако начали подражать ему.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Помню одного журналиста, Хуана Госсейна, так он авторитет заработал тем, что писал совсем как Гарсиа Маркес. И ведь ясно как день, что он всю дорогу гарсиамаркесировал.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Однажды, помню, дома у Малыша Сепеды Габито прямо так и заявил Госсейну — мол, хватить мне подражать.

ХОСЕ САЛЬГАР. Нормальный ход вещей. Я потерял связь с Габо, а он тем временем начал внутренне меняться, впрочем, быстро вернулся в Колумбию. Отношений с журналистикой он никогда не рвал, разве что на те пять лет. До того момента, пока мы все, и особенно Гильермо Кано, каким-то чудом не убедили его, что он должен продолжать писать свои колонки. Та, с которой он начал, рассказывала об одном блестящем министре; и где бы он ни был, он обязательно сочинял тексты для своих колонок и вовремя присылал их, однако это был уже совсем другой Габо.

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Потом его захлестнуло славой. Именно тогда его начали величать Габриэлем Гарсиа Маркесом. И все ринулись вызнавать о нем все что только можно. Даже габопоклонники появились, габолюбы, обожатели его. Габопоклонство и сейчас, между прочим, существует. По всему миру. Здесь, у нас, нашлись и завзятые габолюбы вроде Карлоса Хоты — он принялся записывать все, какие только попадутся, сведения о Гарсиа Маркесе, сопоставлять их и сравнивать; бывал ли он здесь, бывал ли там. Но это уже позже, когда тот француз, Жак Жиляр, пожаловал…

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Жак Жиляр приехал в Колумбию, кажется, году в 1977-м. И как прибыл, сразу же с Альваро Мединой[89] связался, поскольку уже знал о нем по библиографическим ссылкам, и тот помог ему собрать все необходимые исследовательские материалы для докторской диссертации о Гарсиа Маркесе и его друзьях-приятелях из «Ла Куэвы». Это он, Жиляр, позже окрестит их компашку «барранкильянским обществом».

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Тогда-то я и оказался вовлеченным в эту запутанную историю. Возвращаюсь из внутренней Колумбии на побережье и слышу, как о нем чего только не рассказывают. Познакомился с братом его, Хайме Гарсиа Маркесом, хотя никаким габолюбом я себя не считал. И не слишком-то интересно мне было что-то о нем разузнавать.

ФЕРНАНДО РЕСТРЕПО. Когда я вернулся в Колумбию, Габо все время держался возле нас, и первое, что мы сделали, — приступили к экранизации «Недоброго часа» для телевидения. Тогда в Габо и зажегся подлинный интерес к визуальным средствам. Мы с ним много общались, разговаривали подолгу, обсуждали разные возможности переноса его сюжетов на телевизионную почву. «Недобрый час» стал первой работой Габо, попавшей на телевидение, на экран[90].

РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Знаете, любой великий писатель возбуждает у публики огромный интерес, причем не только его книгам уделяется повышенное внимание, но и самой его персоне. Смотрите, сколько всего о Томасе Манне написано? Вон, на днях только читал его обстоятельнейшую биографию. Даже если писатель не из первых, к нему все равно огромный интерес просыпается.

Возьмем, например, одного автора, который очень меня привлекает, — Сомерсета Моэма. Я почти все, что мне попадается о Сомерсете Моэме, от корки до корки прочитываю. А если вас так интересует все, что связано с писателем далеко не первого ряда, то что уж говорить об авторе, который у каждого на слуху?

НЕРЕО ЛОПЕС. Он не в Колумбии состоялся. Он в Париже жил, в Мехико, а Колумбия…

ФЕРНАНДО РЕСТРЕПО. Я в Боготу в 1968-м из Европы вернулся. И вижу — Габо везде и повсюду, Габо у всех на устах, только о нем и разговоры.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Уверяю вас: спросите кого-нибудь из этих типов, пижонов этих столичных, — так они не поймут и половины того, что в его романе написано. А не поймут, потому что это роман сугубо местного разлива, он о Барранкилье, о нашем побережье. Потому как Колумбия на три отдельные части разделяется: Пайса[91], затем Качако — это столица и ее округа, и наш край забубенных невежд, как они о нас думают. Так вот, половина качакос, пижонов то есть, книгу ни за что не уразумеют, ведь они и представить не могут, чтобы человек выкидывал все эти фортели, о которых в романе говорится. Нет, это роман совершенно нашего, местного разлива. И ничего в нем не придумано.

САНТЬЯГО МУТИС. Это все мир, которым он жил, который впитал, мир, совершенно мне не знакомый. Я же городской человек. Наша семья абсолютно другую жизнь вела, чем его, небо и земля, ничего общего. И образование у меня другое.