Жизнь Гюго

Именно этого сговорчивого поэта, обладавшего несколькими личинами – каждая со своей совестью, – 7 января 1841 года наконец избрали во Французскую академию. 3 июня он произнес вступительную речь. Что необычно, среди его слушателей было много женщин, многим из которых не было и восемнадцати; многие из них были лично знакомы с Гюго в том или ином качестве. Некоторые стояли в очереди несколько часов. Их отталкивали солдаты, пока к своим местам следовали герцог и герцогиня Орлеанские; члены королевской семьи нечасто посещали академию. Гюго улыбался Жюльетте, сидевшей в первом ряду (по ее признанию, то был один из самых ярких моментов в ее жизни, которыми она гордилась){644}. Он произнес речь; многие ожидали, что он резко раскритикует учреждение, однажды назвавшее его «Аттилой французского языка»{645}.

Час спустя Гюго пропел хвалы почти всем режимам в современной ему истории Франции, в том числе революции и террору, хотя те времена по-прежнему навевали тяжелые воспоминания. Сент-Бев был потрясен: «Его речь была бы вполне уместной, если бы он прокричал ее в Колизее перед римлянами, фракийцами и дикими зверями, но она была совершенно неуместной под куполом академии, перед собравшейся приличной публикой»{646}.

Особенно Гюго хвалил Наполеона, «который, как он позже уверял на острове Святой Елены, „сделал бы Паскаля сенатором, а Корнеля – министром“»{647}. Может быть, тонкий намек был рассчитан на герцога Орлеанского? Место, которое собирался занять Гюго, когда-то принадлежало Корнелю. И все же министерский портфель стал бы пустячной наградой для человека, который утверж дал, что видит в академии, куда он собирался вступить, «один из главных центров той духовной силы, которая была смещена со времен Лютера и которая триста лет назад перестала принадлежать единственно Церкви»{648}.

Официальный ответ, который произнес политик Сальванди, был описан журналистами как ритуальное ведро воды, вылитое на голову новичка. Сальванди лицемерно поздравил Гюго с тем, что тот «отважно защищал свое политическое призвание против всех соблазнов политических амбиций», и похвалил за стимул, который тот придал l’art scénique, то есть театру, что вызвало смех в зале, поскольку выражение звучало почти как l’arsenic («мышьяк»){649}: тогда только что приговорили к смерти некую Лафарж, отравившую своего мужа. Выдвигались предположения, что герои Гюго, борцы с существующим строем, имели какое-то отношение к ее преступлению.

Вот так, одновременно мелко и возвышенно, Виктор Гюго и Французская академия «заключили свой плодотворный и памятный союз»{650}. Так как он давно уже не выпускал сборников стихов и начиная с 1838 года не написал ни одной пьесы, многие решили, что прием в академию стал похоронной службой для поэта-романтика. В одном смысле они оказались правы.

Новый академик в тот вечер вернулся домой с зеленой формой и церемониальным мечом и приступил к написанию в высшей степени характерного политического манифеста, замаскированного под путевые записки. Семь месяцев спустя его труд увидел свет под обманчивым заглавием «Рейн. Письма к другу» (Le Rhin, Lettres à un Ami).

«Другом»-мужчиной, которому предназначались письма, в большинстве случаев на самом деле была Адель, а единственная поездка стала сплавом трех отдельных путешествий: десяти дней в Шампани в 1838 году, части поездки в Страсбург и Ниццу в 1839 году и экспедиции в саму Рейнскую область с августа по ноябрь 1840 года. Все три путешествия Гюго совершил в обществе Жюльетты Друэ, которую полностью удалил из своих заметок, как трафарет с законченной картины.

«Рейн» дважды переводили на английский язык в 1843 году; он много лет считался путеводителем. В «Экскурсиях по берегам Рейна Виктора Гюго, автора „Собора Парижской Богоматери“» читателей убеждали, что, «автор, судя по всему, разрывается между вышитой формой [Французской академии. – Г. Р.] и желанием царить в „кабинете для чтения“; что в личной жизни он человек скромный, ценящий домашний очаг». Непорочный Виктор Гюго «заново опоэтизировал благодаря силе своего гения поездку, которая становилась из-за появления паровозов прозаической и обыденной, как поездка в Маргейт или Грейвсенд». В то же время ему удалось снабдить путешественников «многими ценными сведениями».