Жизнь Гюго

Уж кто-кто, а Барби д’Оревиль должен был видеть, что подросток, который гоняется за юбками, – еще одна личина Гюго, маска под маской. Как бы ни возмущались биографы, некоторые черты характера Гюго дали толчок самым разным стихам. Явные противоречия в цельной картине не более удивительны, чем то, что один и тот же поэт может творить в разных жанрах. «Песни» Гюго оказали мощное воздействие на Верлена, Рембо и символистов; видимо, влияние лучше и свободнее передается через поколение. Его изумительную гибкость и разнообразную технику молодые поэты изучали, как инженеры изучают чертежи какого-то сложного механизма. Образы вроде «опахала яркости», «дрожи неба» или «диафрагмы» моря показывали способность художника воспроизвести именно то, что попадалось ему на глаза. Образы же, которые теперь кажутся чрезвычайно игривыми – «Бабочка учит фиалку правде жизни / И вспархивает» – доказывали, что и повседневные предубеждения годятся для стихов не в силу их тематической уместности; они составляют часть палитры. С нравственной точки зрения Гюго казался пережитком XVIII столетия; с эстетической точки зрения он был гигантом авангарда. Вряд ли такие качества способны были снискать ему любовь ровесников.

Композиция «Песен» снова доказала, что Гюго может писать стихи двумя способами: сознательно и интуитивно. Если у него наступала писательская «заминка», блокировался лишь один тип творчества. Ровно две трети стихов были написаны славным летом 1859 года. Они зрели – в то же самое время и в том же месте, что и «Труженики моря» – на крошечном острове Серк во время двухнедельного отпуска с Шарлем и Жюльеттой{1169}. Оставшаяся треть была написана за десять недель до отправки рукописи в набор (в августе – октябре 1865 года). Обычно он писал по одному стихотворению в день на протяжении трех или четырех дней, затем следовал перерыв примерно с неделю – как будто мозг «переваривал» накопленное.

Сексуальная направленность «Песен» едва ли стала новостью. Возможно, с помощью стихов Гюго избавлялся от желаний или потакал своим капризам – он как будто устраивал отпуск от остальных частей самого себя. Из всех областей человеческого опыта, которые XIX век оптимистично подвергал «научному» анализу, только любовь оставалась сравнительно нетронутой: лишь с начала 1970-х годов начались систематические попытки исследовать массу озарений, сохранившихся в романтической беллетристике и народных песнях. В случае с Гюго особенно уместным кажется сравнение с наркозависимостью. Судя по «Песням», он часто зависел от психофизиологического воздействия влюбленности и удовлетворял ее малыми, но регулярными дозами. «Я отменяю один роман, начиная другой»{1170}. Беглые интрижки с горничными и деревенскими девушками выполняли именно такую функцию. Короткие «взлеты» именно такими и были: они позволяли ему испытать всю палитру чувств без тех неудобств, какие сопровождают длительный, «полноценный» роман.

Следующие два с половиной года жизнь Гюго шла по уже описанному шаблону. Дом вокруг него продолжал разрастаться, подобно секреции его мозга, а вот «предметы мебели» в человеческом обличье постепенно отпадали. Госпожа Гюго все больше времени проводила на континенте. Зрение у нее стремительно ухудшалось. С трудом растянувшись в шезлонге, она принимала друзей и журналистов, выступая в роли посланницы Виктора Гюго в Брюсселе.

Иногда приходили письма от квартирной хозяйки Адели из Галифакса. Гюго пытался расшифровать иностранный почерк, но потом пересылал письма Франсуа-Виктору для перевода. Миссис Сондерс писала, что «мисс Лули» всегда носит черное, а иногда переодевается в мужскую одежду. В 1855 году ходили слухи, что Адель последовала за полком Пинсона на Барбадос. Затем, с 1868 го да и до ее печального возвращения в 1872 году, наступило почти полное молчание. Судя по записям в военных архивах, полк покинул Вест-Индию в 1869 году. Адель по-прежнему оставалась там; ее считали «городской сумасшедшей». Она ходила смотреть парады и каждый месяц получала на почте денежный перевод. На улице дети швырялись в нее камнями. Одна освобожденная рабыня по имени мадам Баа пожалела ее и сдала ей комнату. Гюго предложил оплатить ее проезд домой. Если она вернется на Гернси, он сделает ей денежный «подарок».

Чем больше Гюго думал о дочери, тем чаще его навещали призраки. Некоторые говорили ее голосом. Под дверями пустых комнат появлялся странный свет. Расспросы утром часто подтверждали слуги. В полнолуние его кровать раскачивалась, как лодка на воде[46]{1171}. Ему снились похоронные процессии, которые останавливались перед «Отвиль-Хаус». Однажды ночью из библиотеки послышался громкий шум. На пол упал невскрытый пакет. Гюго поднял его. Там была книга, озаглавленная «Грудные болезни».