Жизнь Гюго

Мелькает подозрение, что авторам пародии удалось кое-что угадать. Гюго относился к словам как к объектам, которые можно рас пространять в трех измерениях: звуке, виде и осязании. Единственный критик поколения Гюго, который мог бы написать достойный отзыв о романе, был вечно молчавший Сент-Бев. Выказать публичную поддержку Гюго предоставили Александру Дюма. Он выпустил приглашения на «осьминожью» вечеринку, которую властям труднее было отменить, чем банкет в честь трехсотлетия Шекспира. Устроителей волновал главный вопрос: «жареный осьминог или осьминог запеченный»?{1188}

Что странно, нападки по поводу другого места в романе задевали Гюго до глубины души, и даже сейчас в англоязычных странах его продолжают за это критиковать. Введенный в заблуждение источником, Гюго спутал волынку с рогом для табака (bug-pipe и bagpipe). «Всего одна буква! – писал он позднее. – Альбион в ужасе вскидывает руки… Во многих газетах скандал вылился на первые полосы»{1189}.

Для Гюго такое отношение показалось особенно невежливым. Он посвятил роман острову Гернси. Он даже позволил Англии сказать первое слово: «Christmas 182…» Однако bug-pipe – лишь один из нескольких «гюгоизмов». После возвращения капитана Клюбена приветствуют сердечным: «Прощайте, капитан!» Залив Ферт-оф-Форт был назван «Первым из четырех». Претензии были и к написанию слова «дамба». Двадцать семь лет спустя «Сатердей ревю» продолжала издеваться над абзацем, посвященном «bug-pipe»: «Затем Гюго приступает к описанию шотландского горца… Бродячий кельт, который продал Жильяту национальное орудие пытки, наверное, был пародией на настоящего шотландца, так как носил шапочку, украшенную цветком чертополоха вместо орлиного пера, «фартук» вместо килта…»{1190}

Кроме того, Гюго щедро наделил шотландца «мечом», «тесажем» (вместо тесака), «кинжалом» и «коротким ножом с черной рукояткой» – итого четыре клинка – и двумя «поясами, кожаным и матерчатым»{1191}.

Только Роберт Луис Стивенсон предположил, что такие ошибки составляют часть безумного обаяния Гюго{1192}. Такие же нелепые ошибки совершают до сих пор англичане, когда говорят о Шотландии, и все, кто предпочтет точный каталог Шотландского высокогорья череде орфографических ошибок Гюго, наверное, все равно не дочитают роман до конца. Гюго упорно не желал учить английский язык, что позволило ему сохранить некоторое отстранение. Он придумывал свою этимологию иностранных слов: так, над Жильятом, работавшим на своей скале, кружат белые ghouls («упыри») вместо sea-gulls («чайки»); ядовитый гриб поганка (toad’s stool) назван «табуретом жабы»){1193}; а королева Виктория и не ведала, что ее называют «проституткой» или даже «гомосексуалкой»[49]{1194}.

Другая особенность, отличающая Гюго от обычных невежд, – его странные отношения со словарем. Когда Вакери и книгоиздатель Гюго указали ему на ошибку с bug-pipe, Гюго настаивал на том, что он прав: «Так и надо писать – BUG pipe. От слова bugle («горн, охотничий рожок»){1195}. Если такой подход кажется странным, следует помнить, что создатель Бюг-Жаргаля настойчиво привязывался к иероглифике своего имени. Он, как ребенок, думал, что в имени заключена важная часть его личности. Не стоило лишать его букв UG{1196}!

Месяцы после выхода «Тружеников моря» были посвящены написанию еще одного романа, «Человек, который смеется», и замыслу нескольких неудавшихся проектов: «Виктор Гюго в изгнании», призванному конкурировать с пиратскими изданиями «Возмездия» и «Наполеона Малого», и внушительной народной энциклопедии «Все для тебя. Произведения человеческого духа в XIX веке», в котором все познания человечества подавались бы в свете идеологии Гюго.

За огромными начинаниями ощущался сдерживаемый страх. Гюго говорил Адели, что у него участились кровотечения из носа – «кровь хлещет у меня из носа, как у быка», – и мужественно заключал: «Кровотечения прочищают мне мозги». Но он заметил одно любопытное явление: по мере того как его мозг молодел и набирался сил, источник жизненной силы покидал его. «Грустно будет покинуть эту землю, забрав с собой тайну стольких полунаписанных, полуосвещенных созданий, которые уже существуют в моем мозгу. Вот откуда моя страсть к работе».