Жизнь Гюго

Необычайный приступ активности начался неожиданно, 21 июня 1878 года. В тот день Гюго написал еще одно стихотворение, в котором жизнь хватает умирающего, словно Джек-потрошитель наоборот. В тот же день на литературном конгрессе он заявил, что нравственный долг писателя – пустить потомков на грязную кухню, где рождаются его творения, а долг наследников – не выпускать ни единой строчки. То была длинная речь, которая, по подсчетам Гюго, равнялась троекратному занятию любовью.

Последующие дни стали беспрецедентным пиром секса с Бланш: 22, 23, 25, 26 и 27 июня. 25 июня он произнес еще одну длинную речь. 26-го написал еще одно стихотворение, одно из лучших в посмертном сборнике «Все струны лиры» (Toute la Lyre):

Весна! Священный лес! Глубокое синее небо!
Чувствуешь, как в тело проникает дыхание живого воздуха
И вдали открывается белое окно{1397}.

Вечером 27 июня, плотно поев и живо обсудив относительные достоинства Руссо (который бросал своих незаконнорожденных детей) и Вольтера (который «защищал интересы человечества»), он вдруг запнулся. Речь его стала неразборчивой. Вызвали трех врачей. Гюго перенес слабый удар, последствия которого оказались серьезнее, чем думали вначале. Похоже, удар затронул ту часть его мозга, которая отвечала за стихосложение.

Тот день мог стать прекрасным, энергичным концом Виктора Гюго – того, какого он знал. Но судьба, наполовину природная, наполовину созданная его руками, припасла для него кое-что получше.

Глава 23. «Любить – значит действовать» (1878–1885)

Хотя от него скрывали правду, его организм все выдал. Ему казалось, будто в него ударила молния; он высох, как старое дерево. Внутри росло ужасающее чувство пустоты. Слухи о том, что Гюго утешался с Бланш на следующее утро после удара, – откровенная ложь{1398}. Его «лира» бездействовала. Поэт Банвиль встретил Гюго в конце 1878 года и услышал печальный рассказ о невосполнимом ущербе: «Он хотел принести жертву Венере, но оказалось, что он на это не способен. Слабость, которую этот гранитный человек никогда раньше не испытывал, погрузила его в глубокую печаль. В своем пенисе он углядел признаки неминуемой смерти»{1399}.

Незадолго до того Гюго подсчитал, что человек способен жить двести лет{1400} – именно столько времени, чтобы все записать на бумагу. Теперь же у него едва оставалось время, чтобы изложить на бумаге распоряжения для душеприказчиков. Потеряны будут невероятные сокровища. Полное собрание его сочинений останется простым отрывком, капителями погребенного храма.

Ученики, врачи и Жюльетта дружно уговаривали его ехать на Гернси. Жюльетта велела снести с чердака сундуки. Даже малышке Жанне велели упросить дедушку. Неожиданно для самого себя Гюго очутился в поезде, который вез его в Гранвиль. Ему было неудобно; он ворчал. 5 июля 1878 года его, как старый сундук, доставили в «Отвиль-Хаус».

«Рай» обернулся адом. В интересах его «здоровья и славы» Жюльетта убеждала его «покончить с гнусным и ужасным прошлым». Гюго испытал чувство знакомое всем старикам: его лишали пагубной привычки, когда она стала для него больше всего нужна. Он стал раздражительным и мрачным. Пошатываясь, он шел к экипажу, который ежедневно возил его кататься по острову. Каждые несколько минут кучеру приказывали останавливаться – не для того, чтобы Гюго, как раньше, мог записать пришедшую в голову мысль, а для того, чтобы помочиться в кустах. Единственным метафорическим «удобрением борозд» стал крошечный обрывок стихотворения с необычно слабыми рифмами: «Пусть голос будет услышан / Шепчущий в море, шепчущий в лесу: / Будь моей любимой навеки!»{1401}

В семье произошел дворцовый переворот, и образовались соперничающие фракции. Судя по всему, верх одержала Жюльетта; она поспешила упрочить свое положение. Она сравнивала свою любовь со старой крепостью: стоя на крепостном валу, она освобождала горизонт от злобных созданий, «которые приписывают себе честь (что за честь!) возбуждать твои чувства с ущербом для твоего здоровья». Она защищала старого короля от «катапульт» Купидона. Великий литературный роман давно уже вступил в эпоху реализма. 17 июля 1878 года она написала племяннику в Париж:

«Постарайся разыскать эту особу [Бланш. – Г. Р.], которая погубила мое счастье, что несущественно. Гораздо важнее то, что она – увы! – губит величайшего гения в мире!

Воспользуйся помощью мадам Ноэль [экономка в доме на улице Клиши. – Г. Р.], которая, по-моему, крайне благоразумна и преданна, или справься в полиции. В префектуре есть люди, которые предлагают подобные услуги – конечно, за щедрое вознаграждение…