Жизнь Гюго

Когда видят, что дети меня не боятся,
Когда видят, что я так нежен с ликующими малышами,
Серьезные люди сдвигают кустистые брови.
Пустоголовый дед, который не умеет себя вести, —
Это я… Правитель, который не умеет править.
Не хочу, чтобы мои подданные дрожали.
Мои подданные – Жанна и Жорж. Я старый дед,
Неукротимый патриарх, который привык быть милым.
Я заставляю их нарушать закон. Я даже побуждаю
Их розовую республику восстать.
Против нездоровой популярности я не могу устоять.
Я спрашиваю, следует ли деду быть настолько анархистом,
Что он указывает как источник темных приключений
Августовский буфет, где стоят банки с вареньем?
Гроза экономок, я признаюсь, что иногда
Нарушал девственность тех священных урн.
Позор мне! Чтобы порадовать их, я влезаю на стулья!
Если я вижу в углу блюдо с клубникой,
Оставленное взрослым на десерт, я говорю им:
«Милые жадные райские птички,
Берите, это ваше! Видите, там на улице
Маленькие нищие, – один из них недавно родился —
Они голодны. Пригласите их наверх и поделитесь…»

«Избалованные дети» из названия оказываются детьми в длинных брюках – это неумолимые мистеры Мердстоны[59] буржуазного общества, которые «хотят лишить детей права на счастье, а алебастровые груди – права на любовь»: любопытное сравнение тайных радостей детей и дедушкиных подружек. Особенно подозрительно блюдо с клубникой (fraise). В контексте оно вызывает в памяти выражение aller aux fraises (уединиться в лес – о влюбленной парочке), а может быть, и sucrer les fraises (впадать в маразм).

Через полвека после «Осенних листьев» романтическая тема детской невинности была дважды разрушена и воссоздана вновь: осложненная прозрениями Гюго в области детской сексуальности, теперь она использовалась в качестве политической пропаганды. Пускающий слюни старый дурак был публичным лицом социалистического Макиавелли, радующегося своей оргии терпимости, одинокое дитя, который развязал бы гражданскую войну, если бы думал, что в результате его полюбят. Большую часть жизни он потратил на то, что указывал отверженным на банки с вареньем, издевался над монастырями, смешил малышей сказочками об экскрементах и неподчинении.

Действие сборника «Искусство быть дедом» невозможно оценить, если не считать двух очевидных выводов: во-первых, Жоржа и Жанну обожали, как детей из королевской семьи, что стало еще одним пропагандистским ударом по делу монархизма. Во-вторых, позже они столкнулись с личными и финансовыми неудачами, которые Жорж объяснял тем, что в детстве их не приучили к самоограничению.

Последняя «сенаторская» публикация Гюго была откровенно политической и демонстративно действенной: двухтомная «История одного преступления. Показания очевидца» (Histoire d’un Crime. Déposition d’un Témoin, октябрь 1877 и март 1878 годов). Положенный на полку в 1852 году, либо из-за размера, либо из-за количества неточностей, полномасштабный рассказ Гюго о государственном перевороте теперь можно было выпустить в свет, дополнив его едкими рассказами о тех, кто превратился во врагов или умер: «Был Сент-Бев, человек просвещенный и ограниченный, снедаемый завистью, которая простительна безобразию… Был Аббатуччи; его совесть была как проходной двор. Теперь его именем названа улица»[60]{1389}.