Жизнь гнома

Ни один гном никогда не делал такого, что потом стал делать Ути. Часами колотить по клавишам пишущей машинки, выдергивать лист из каретки, комкать его, вставлять новый. Терпеть неудачу, начинать по новой, терпеть еще большую неудачу. Нет, это и в самом деле не про нас. Но у всех у нас, пока мы еще были вместе, в голове крутились истории. У каждого и в любом количестве. И мы все снова и снова рассказывали их друг другу. Это был почти ежедневный праздник. Мы усаживались вокруг рассказчика. Не сводили глаз с его губ, смеялись, плакали, потели от волнения. У каждого из нас приготовленный для друзей рассказ был сформулирован в голове с точностью до единого слова, а некоторые, честолюбивые и одаренные, тщательно шлифовали свои истории — пока слова не начинали как бы светиться. (Другие — ленивые и очень одаренные — импровизировали.) Разумеется, не всем одинаково хорошо удавалось придумать занимательный рассказ и увлечь слушателей. Новый Дырявый Нос, например, всегда рассказывал одинаковые приключенческие истории, герои которых умели летать и спасали попавших в беду гномов от мести пышущих пламенем догов. Несколько верных друзей, и я в их числе, несмотря на скуку, всегда сидели вокруг него. А вот Старый Злюка был рассказчик совсем другого калибра. Мы часто собирались подле него, и он докладывал, стоя неподвижно, словно статуя, о приключениях гномов-альпинистов, когда английские прагномы вначале освоили вертикальное восхождение на комоды своей родины, а потом на стены коттеджей и, наконец, на Биг-Бен. Мы просто видели, как гном, идущий первым — лидер в связке, — в снежный ураган пересекал северный фасад Дома парламента, и, пока он висел, удерживаясь лишь кончиками пальцев, высоко над оживленными в часы пик улицами Лондона, стена все больше покрывалась льдом.

Но самым замечательным рассказчиком был все-таки Зеленый Зепп, пожелтевший Зеленый Зепп. Казалось, что во время путешествия он обменял у своего великана умение подскакивать на дар рассказывать истории. Перед исчезновением, когда он был еще зеленым и скакал, как молодой бог, он мог только бурчать себе под нос, да так тихо, что мне ни разу не удалось услышать всю историю до конца. Ничего удивительного, что у него всегда было очень мало слушателей. Но после того как он вернулся желтым, никто из нас ни разу не пропустил ни одного его выступления. Стоило ему сказать: кстати, я тут опять кое-что придумал, как насчет трех часов около аквариума? — и все мы, все шестнадцать, окружали его плотным кольцом и не сводили с него глаз. Мы верили каждому слову Зеленого Зеппа, хотя все его истории были очень запутанными. Он говорил четко, живо и с таким чувством, что в нужных местах у нас на глазах выступали слезы, у всех, у каждого, а у него — нет. Мы корчились от смеха. А он оставался серьезным. Мы все время к нему приставали, чтобы он рассказал еще, и он рассказывал. Нередко сразу же начинал вторую историю, он вообще любил рассказывать. А потом, когда, взмокнув от долгого выступления, заканчивал последнюю, самую последнюю, совсем крошечную заключительную историю, мы, раскрасневшись от удовольствия, стояли вокруг него, хлопали его по плечу и говорили:

— Замечательно, Зепп! Потрясающе!

И только Кобальд уже обдумывал свое выступление, он всегда хотел рассказывать сразу после Зеленого Зеппа, потому что надеялся «унаследовать» его зрителей. Мы еще обнимали Зеленого Зеппа, находясь под впечатлением от услышанного, улыбались друг другу, а в это время уже раздавался его громоподобный голос. Мы кидались врассыпную и прятались по другую сторону аквариума, под шкафом с голубыми дверцами или даже за вудуистскими куклами. Кобальд стоял в одиночестве перед рыбами и потрясал кулаком. Один или два раза ему удалось ухватить Серого Зеппа за куртку: тот долго колебался, куда бежать. В первый раз Кобальд прокричал ему в ухо притчу о блудном гноме, а во второй — расписанный по секундам ход дня Страшного суда, от нуля до двадцати четырех часов.

Я тоже любил рассказывать. И тоже, думается, делал это неплохо. Я и в самом деле собирал иногда по десять или даже больше гномов. Большей частью мои истории были абсолютно новыми — во всяком случае, в первые годы, — но время от времени я объявлял, что собираюсь повторить какой-нибудь из моих лучших рассказов, и повторял, разумеется, слово в слово что-нибудь из старого. Такие мои выступления вскоре стали очень популярными, некоторые из моих собратьев в первый раз пропустили историю и, следовательно, слушали ее теперь как новую, но большинство ее помнили — причем, как и я, дословно, — и они проговаривали текст хором вместе со мной. Гномы произносили слова в нос, надрывая животы от смеха, хотя мои истории были серьезны и трогательны. Вначале это сбивало меня с толку, потом я тоже стал смеяться и все чаще устраивал эти ностальгические выступления, которые скоро так же полюбились гномам, как и рассказы Зеленого Зеппа.